Через неделю равнодушного молчания Паша наконец-то вызывает меня к себе. По дороге в его кабинет я успеваю накрутить себя настолько, что, когда захожу, чуть ли не падаю в обморок. По телу проступила испарина, ноги задеревенели. Каждый шаг даётся с мучительной тяжестью.

— Вызывали, Павел Александрович? — спрашиваю, открыв дверь.

— Да, заходи.

Мне остался последний рывок. Дойти от прохода до стула возле его стола. Это сложно, учитывая, что к деревянным ногам добавилась ватная голова. Когда я наконец-то плюхаюсь на место, из груди вырывается тяжёлый вздох. Он не остается незамеченным, но Паша и глазом не ведет.

— У меня не получится принять участие в телешоу, — произносит сухим тоном, а мне кажется, что я не так расслышала.

— Что?

— Говорю, не смогу принять участие в телешоу, — повторяет чуть громче. — В это время я встречаюсь с министром строительства. Я давно добивался встречи с ним, не могу пропустить. Так что надо отказать телепередаче.

Он вызвал меня, чтобы поговорить о работе? Не о нас?

— Х-хорошо, я свяжусь с продюсерами программы.

— Вопросы журнала я посмотрел, можно дать им интервью, только пока не знаю, когда. Слишком плотный график на ближайшие две недели.

— Они готовы ждать.

— Тогда хорошо. Будь на связи с моим секретарем, как только появится окно в расписании, поставь туда интервью.

— Будет сделано.

Возникает тишина, прерываемая только моим тяжелым дыханием и барабанящими по окну каплями дождя. Паша переводит взгляд с моего лица на бумаги на столе. Но не читает их. Просто смотрит немигающими глазами.

— Это все, Павел Александрович?

— Нет, не все, — произносит совсем другим тоном. Мягче.

Паша снова смотрит на меня, и от его взора душу пробирает. Я понимаю: вот он этот момент. Моя судьба решится сейчас.

— Что касается нас с тобой, Арина… — на секунду замолкает, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. — Думаю, это не очень хорошая идея.

Чувствую, как от лица отливает кровь, в ушах начинает звенеть. Я слегка пошатываюсь на стуле. Хватаюсь крепко за подлокотник, чтобы не потерять равновесие.

— Отомстил мне? — еле слышно выдыхаю горькую догадку.

— Нет, я тебе не мстил. Ты же хорошо меня знаешь, я не мстительный человек.

Все, я больше не хочу терпеть это унижение. Сейчас он скажет, что я хорошая девушка и обязательно кого-нибудь встречу.

— Я тебя поняла, — тихо бормочу под нос. — Пока.

Поднимаюсь со стула и разворачиваюсь к выходу. Я умею ходить и даже бегать на каблуках, но сейчас спотыкаюсь на шпильках и чуть не падаю. Успеваю вовремя ухватиться за край Пашиного стола.

— Осторожно, — подскакивает с места и берет меня под локоть.

Его прикосновение обжигает словно кипяток. Выдергиваю руку и чувствую, как она полыхает огнём.

— Арин, подожди. Я объясню.

— Не надо ничего объяснять, все и так понятно. Ты использовал меня, вот и все.

— Я не использовал тебя.

— Да? — резко вскидываю на него взгляд. — Тогда зачем отвечал на мои поцелуи? Зачем раздевал меня?

— Я хотел проверить, остались ли еще к тебе чувства.

Что? Не могу поверить, что это происходит со мной, что Паша в самом деле произносит такие слова. Да еще так равнодушно и цинично.

— И как? Проверил?

— Проверил.

— И конечно же, не остались.

— Наоборот, остались. Это так странно, Арина. Столько лет прошло.

Стою как вкопанная. Я не ослышалась? Паша сказал, что испытывает ко мне чувства?

— Тогда я ничего не понимаю. Чувства остались, но ты не хочешь отношений со мной?

— Да, именно так.

Какой-то оксюморон. Даже не знаю, как мне сейчас реагировать: радоваться от того, что Паша признаётся мне в чувствах, или плакать от того, что не хочет со мной быть.

— Почему?

— Потому что я не хочу любить тебя, Арина.

Я недоуменно хлопаю ресницами, не находясь, что ответить. Все, что говорит Паша, — нелогично.

— Я не могу приказать своему сердцу разлюбить тебя, — продолжает: — но я могу контролировать свои действия. Я могу просто не быть с тобой, хоть и люблю до сих пор.

Сознание затуманено, все, что говорит Паша, доходит до мозга очень медленно.

— Но почему? Если ты любишь… И я люблю… — тихо бормочу. — Ты не простил меня, да?

— Я простил тебя. Правда простил.

— Тогда что…? Почему…?

— Ты отрава, Арина, — глухо произносит и снова касается моей руки, ведет по ней ладонью вверх. Доходит до плеча и перемещается оттуда в волосы, запускает в них пальцы. — Ты все во мне отравляешь, разъедаешь, убиваешь. Все то доброе, что во мне было. Ты оставляешь после себя выжженное поле. Ты — лучшее и одновременно худшее, что было в моей жизни. Я не хочу тебя любить.