Он едет из Иокогамы в Ванкувер и, после переезда по железной дороге, около середины июля оказывается, совершенно ошеломленный, в Чикаго. По дороге его порядочно общипали. Для жуликов он явная пожива, — его видно издали. Первым делом этот большой ребенок пошел бродить, разинув рот, по мировой ярмарке, каковой является всемирная выставка в Чикаго. Все для него ново, все поражает его. Он никогда не мог себе представить мощи, богатства, изобретательского гения западного мира. Благодаря своей жизненности, более сильной и более реагирующей на силу, чем у какого-нибудь Тагора или Ганди, которых подавляло буйное движение и шум, европейско-американская (особенно американская) техника, — Вивекананда дышит здесь свободно; он испытывает от всего этого опьяняющий подъем, и первым его порывом является юношеское увлечение; он не жалеет восторгов. Двенадцать дней он поглощает жадными глазами этот новый мир. Затем он вспоминает о том, что ему следует отправиться в информационное бюро Парламента религий… О неожиданность! Он узнает, что Парламент открывается лишь после 10 сентября, что срок записи делегатов прошел и что, прежде всего, запись не принимается без официальных полномочий. Между тем у него нет никаких полномочий; он — незнакомец, не представляющий признанной общины, а кошелек его пустеет; его средства не позволят ему дожидаться открытия конгресса. Он ошеломлен. Он телеграфирует о своей беде друзьям в Мадрас, чтобы какое-нибудь официальное религиозное общество оказало ему поддержку. Но официальные общества не прощают независимым умам, что они посмели обойтись без них. Один из председателей общества бросает такой ответ:

— Пусть этот дьявол подыхает от холода! [38] (Let the devil die of cold!)

Дьявол не подыхает и не сдается… Полагаясь на судьбу, он, вместо того чтобы в бездеятельности беречь несколько оставшихся у него долларов, тратит их на поездку в Бостон. Судьба ему помогает. Судьба всегда помогает тем, кто умеет ей помогать. Человек, подобный Вивекананде, не может нигде пройти незамеченным. Этот незнакомец околдовывает всех. В вагоне бостонского поезда его вид, его ответы поражают соседнюю пассажирку, богатую даму из Массачусетса, она его расспрашивает, заинтересовывается им, приглашает его к себе в дом, знакомит с эллинистом Дж. Г. Райтом, профессором Гарвардского университета, и тот, пораженный с первой же встречи одаренностью молодого индуса, предоставляет себя в его распоряжение: он настаивает на том, чтобы Вивекананда представлял индуизм в Парламенте религий; он пишет председателю комитета; он дает оставшемуся без средств страннику железнодорожный билет в Чикаго, рекомендательные письма в комиссию по предоставлению делегатам помещения. Итак, все улажено.

Вивекананда возвращается в Чикаго. Поезд приходит поздно, а беззаботный юноша потерял адрес комитета и не знает, куда деться. Никто не удостаивает "этого цветного" указанием. Он находит в углу вокзала большой пустой ящик, устраивается там и засыпает. Утром он ходит, ища дорогу, прося подаяния от двери к двери, как саньяси. Но он ведь в городе, который, как Панург, знает тысячу и один способ добывать деньги, кроме способа святого Франциска — нищенства во имя божие. Добавлю, что в квартале, где он находился, говорят только по-немецки, никто его не понимает: его принимают за негра, перед ним захлопывают двери. Долго пробродив, он в изнеможении садится на улице. Из одного окна замечают его и спрашивают, не делегат ли он в Парламент религий, его приглашают войти, и опять судьба помогает ему встретить одну из тех, кто потом станут его вернейшими последовательницами [39] в Америке. Дав ему отдохнуть, его сопровождают в Парламент. Он находит там помещение.

Полное приключений путешествие, в котором он едва не погиб, на этот раз приводит его в гавань. Но настало время действовать, а не отдыхать. Теперь, когда случаю отдана его часть, — дорогу воле! Вчерашний незнакомец, бедняк, презираемый за свой цвет толпою, в которой смешались подонки полудюжины народов мира, с первого же слова подчинит всех царственной власти своего гения.

* * *

В понедельник, 11 сентября 1893 года, открылись заседания Парламента. Кардинал Джиббонс восседал в центре. Вокруг него справа и слева разместились делегаты Востока: Пратап Чандер Мазумдар [40] , глава Брахмо-Самаджа, старый друг Вивекананды, представитель теистов Индии, и Нагаркар из Бомбея, Джармапала, представитель цейлонских буддистов, Ганди, представитель джайнов [41] , Чакраварти, представлявший вместе с Анни Безант Теософское общество. Но не они, а молодой незнакомец, не бывший ничьим представителем, но представлявший все, человек, не принадлежавший ни к какой секте, но принадлежавший всей Индии, притягивал взоры тысяч слушателей [42] . Его поразительная внешность, гордое благородство осанки и яркий наряд [43] , подчеркивавший необычайность этого явления из сказочного мира, не позволяли заметить, как он взволнован. Он сам не делал из этого тайны. Ему в первый раз приходилось говорить в подобном собрании, и когда делегатам, которых представили одного за другим, надо было самим обратиться к публике с кратким приветствием, Вивекананда откладывал свою речь несколько раз, до самого конца дня [44] .

Но вот он выступил, и вспыхнуло пламя. После бесцветных холодных рассуждений других докладчиков он зажег души толпы слушателей. Едва он произнес простые слова:

— Мои американские сестры и братья!..

как сотни людей поднялись со своих мест, приветствуя его. Он спрашивал себя, относится ли это к нему. Он был первым, кто, сам того не зная, нарушил формализм, царивший в конгрессе, и заговорил с массами тем языком, которого они ждали. Когда восстановилась тишина, он приветствовал самую молодую нацию от лица самого старого в мире монашеского ордена — ведического ордена Саньяси. Он представил индуизм как мать всех религий, которая преподала людям двойную заповедь:

— Примите, поймите друг друга!

Он привел два прекрасных текста из священных книг:

"Если кто приходит ко мне в каком бы то ни было образе, Я сам прихожу к нему".

"Все люди трудятся на путях, которые в конце приводят ко Мне".

Другие ораторы говорили каждый о своем боге, о боге своей секты. Он — он один — говорил о боге их всех, объединяя их всех во вселенском Существе. Дыхание Рамакришны опрокинуло все границы, исходя из уст его великого ученика. На мгновение исчезли Пиренеи! Парламент религий устроил овацию юному оратору.

В следующие дни он выступал десять или двенадцать раз [45] . И каждый раз он повторял, с новыми доводами и с той же силой убеждения, свое положение о вселенской религии, не ограниченной пределами времени и пространства, объединяющей все credo человеческого духа, от рабского фетишизма дикаря до наиболее широких представлений о творце, выдвинутых современной наукой, сливающей их в грандиозном гармоничном синтезе, который не подавляет надежды отдельной личности, а, наоборот, помогает всем надеждам расти и развиваться, согласно природе каждого человека [46] . Нет иного догмата, кроме божества, начертанного в человеке, и способности последнего бесконечно развиваться…

"Предложите эту религию миру, — и все народы мира последуют за вами. Собор Ашоки [47] был собором буддийской веры. Собор Акбара [48] был просто светской академией. На долю Америки выпало возвестить всему миру, что Божество присутствует во всех религиях. Да вдохновит вас тот, кто является Брахманом индусов, Ахурамаздой зороастрийцев, Буддой буддистов, Иеговой евреев, Небесным Отцом христиан… [49] Христианину не надо стать индуистом или буддистом, а индуисту или буддисту — христианином. Но каждый должен проникнуться учением других, не переставая культивировать свою индивидуальность и развиваться сообразно своим собственным законам… Парламент религий доказал, что святость, чистота, милосердие не являются исключительной принадлежностью какой-либо религии мира и что каждая вера создала мужчин и женщин, являвшихся лучшими представителями человечества… На знамени каждой религии будет вскоре начертано, невзирая на ее сопротивление: "Взаимопомощь, а не борьба. Взаимное проникновение, а не разрушение. Гармония и мир, а не бесплодные дискуссии" [50] .