— Пообедаем и поужинаем вместе. И погуляем вместе! — сказала она. — И погуляем одни! — тихо добавила она.

— Одни? — повторил он.

— Да! Без тётушки… Не благопристойно это, да что же делать? Без тётушки, я знаю, вы мне скажете всё. Всё ваше горе поведаете. Вместе потолкуем, пожалуй, даже вместе поплачем… А я вам всё своё расскажу… Я вам помочь не могу, хотя бы готова за вас на многое. Но вы нам, может быть, и поможете… — И Соня заплакала.

— Да! Да! Помогу. Клянусь вам, — воскликнул Коптев, — что себя загублю я скорее, но… — Он запнулся и. прибавил отчаянно: — Завтра! До завтра. Надо подумать… Надо всё обсудить, обо всём размыслить. Ужасное дело! Невиданное и неслыханное приключение…

Разумеется, Соня дивилась и ничего не понимала…

Капитан Львов уже приехал к ним, правда печальный, но теперь почему-то стал уже не грустен, а взволнован… Как будто что-либо случилось за день у них в доме. А между тем ничего особенного не произошло.

Соня, конечно, не могла знать, что случилось нечто роковое в сердце капитана Львова, или Коптева. Ещё утром он жалел себя самого. Он боролся с собой. Теперь он уступил и готов был пожертвовать собой ради себя же, ради любви своей.

Выезжая из усадьбы, Коптев говорил вслух и с отчаянием в голосе:

— Какая диковинная моя судьба! Кто поверит, чтобы эдакое могло приключиться!

Молодой человек хотел за сутки, прежде свидания и разговора с юной Львовой, обдумать всё и решиться.

Но обдумывать было нечего. Всё было ясно как день. Он видел и чувствовал, что не властен в своих поступках и над ним тяготеет роковая судьба. Всё здесь удалось в его деле, и вместе с тем всё пропало.

Имея теперь сведения вернейшие, что его беглец в Петербурге, имея возможность выведать всё до мелочей об Львове от его же доверчивой сестры, Коптев видел, что он не в состоянии действовать против этой семьи, против семьи этой Сони, которую он полюбил и которая его любит.

Отчаяние от безвыходности положения овладело им.

В ту же ночь снова явился в деревушку Прохоров и доложил начальнику, что Львовы страшно перепуганы и встревожены приключением с буфетчиком. Жгут стал спрашивать Коптева, что он намерен делать ввиду такого успеха. Офицер не знал, что ответить.

— Барыня и барышня, — доложил Жгут, — так вас полюбили и такую веру в вас имеют, что если вы пожелаете, то всю подноготную теперь можете от них выведать.

Коптев ответил, что так и думает поступить, и отпустил своего шпиона. Но Жгут, возвращаясь в Караваево, как умный и хитрый малый, уже кое-что подозревал… Или начальник его чересчур уже ловок и искусен, прытче много его самого, или дело запуталось — и офицер становится сомнителен. Он обворожил и барышню Львову, и её тётку, но сам-то не обворожён ли тоже? Тогда дело примет совсем другой вид, и ему, Жгуту, придётся действовать иначе — так, как ему было указано в столице главным начальством.

На другой день Коптев, почти не спав ночь, был в Караваеве…

То, что он смутно предвидел и ожидал, именно и случилось.

Несколько часов пробыл он в саду, наедине с девушкой… И судьба его была решена — и бесповоротно, и роковым образом.

Соня наивно, горячо и искренно поведала капитану Львову их семейную страшную тайну: что и где брат, бежавший из-под конвоя, как надеется он чрез своих петербургских друзей спасти отца из заключения, а затем устроить и всё горестное дело. Разумеется, Соня рассказала и об исчезновении последнего письма брата, о нападении на буфетчика сомнительных разбойников.

Офицер, взволнованный, признался во всём… Он не капитан Львов, а тот самый Коптев, от которого и бежал её брат. Он же, после всякого соглядатайства, и накрыл Евдокима с письмом… Но он обезоружен… Он сам погибнет во всём этом деле, потому что доносить об её брате не станет. Он явится в Петербург с повинной, что не может найти беглеца, и, стало быть, должен подвергнуться заслуженному наказанию. А всё это потому, что она ему дорога стала.

Девушка была настолько поражена и перепугана этим открытием, что с ней сделалось дурно… Когда она пришла в себя, то начала отчаянно рыдать и умолять Коптева их не губить.

— Губить? Вас?! — воскликнул он. — Я себя загублю ради вас. Я всё на свете готов для вас сделать. Поймите, что я полюбил вас… Мы теперь вместе, сообща обсудим, что предпринять… Но теперь вам, вашему брату не грозит ничего. Мне надо себя от беды избавить, выпутаться.

Разумеется, на это признание в любви Соня отвечала тем же… И молодые люди решили, однако, ничего не сообщать Брянцевой и хранить свою тайну до более счастливых дней.

Авось Бог милостив, решили они, всё уладится. Пётр Львов добьётся своего в столице… Он, Коптев, чрез сильных покровителей избегнет наказания… И когда-нибудь здесь вот, в Караваеве, он будет не чужой всей семье Львовых.

Конечно, офицер стал бывать уже ежедневно и проводить время в усадьбе от зари до зари, не стесняясь дворовых. Все ясно увидели и поняли, чем пахнет: капитан-землемер, однофамилец господ, чуть не жених.

Одновременно и Жгут всё понял…

Коптев продолжал отлично играть роль землемера и называться капитаном Львовым, продолжал поощрять Жгута шпионить и, конечно, старался его провести… Но завзятый сыщик знал теперь, как повернулось дело сыска и соглядатайства их в усадьбе. Равно знал он, что именно должно предпринять немедленно по отношению к своему начальнику.