Его собственный тайный посланец вскоре выехал в столицу.

И когда гроза стала надвигаться уже, Коптев и Соня продолжали ворковать, как голубки…

В Петербурге было уже осеннее ненастье.

В семье Кнаусов все тоже «глядели сентябрём».

Амалия Францевна была озабочена. Её всегда весёлая Тора становилась всё грустнее, даже похудела.

Зиммер за последнее время совсем перестал бывать у них, и каждый раз, что он, будто спеша, на минуту являлся к ним, они напрасно убеждали его остаться долее. А юная Тора, увлечённая им, становилась потом ещё печальнее.

Однажды г-жа Кнаус около полудня послала ему приглашение непременно приехать к ней среди дня ради особого и важного дела. Молодой человек ответил, что может быть лишь на другой день. Но затем только через целых три дня Зиммер, якобы сильно занятый взятыми на себя сыскными делами, насилу улучил свободную минуту, чтобы явиться. Госпожа Кнаус приняла гостя несколько официально и была, видимо, смущена и взволнована.

После нескольких упрёков, что г-н Зиммер окончательно забыл их, и после разных упрёков в том, что он много бывает у других и не занят, а весело проводит время, г-жа Кнаус наконец переломила себя и решилась заговорить прямо. Несколько конфузясь, она заявила, что г-н Зиммер давно очень нравится её дочери и что, вопреки всяким приличиям, она сама первая решается заговорить об этом. Она желает уяснить его чувства к её семейству вообще и к её дочери в особенности.

Смутившийся гость объяснил, что он её любит и уважает с первого же дня знакомства.

И после нескольких намёков, которые молодой человек, конечно, отлично понял, но сделал вид, что не понимает, Амалия Францевна прямо спросила у него, думал ли он когда-нибудь вообще о женитьбе, и если ничего не имеет против этого вообще, она была бы счастлива, если бы её дочь вышла за него замуж. При этом г-жа Кнаус быстро прибавила, что у дочери большое приданое.

Уже отчасти приготовленный к этому внезапному заявлению, собеседник ответил, стараясь выражаться как можно мягче, что он, при полном своём уважении ко всей семье, притом находя Fraulein Доротею привлекательной и даже прелестной, всё-таки не может помышлять о браке с нею.

— Почему? — вдруг насупилась г-жа Кнаус.

— Потому что у меня есть невеста уже несколько лет, — ответил он решительно. — Родные мои давно все желают этого брака.

Амалия Францевна начала убеждать его, что его брак с её дочерью был бы во всех отношениях выгоден ему, и, не слушая его, горячо и наивно убеждала, усовещивала.

Кончилось, разумеется, тем, что молодой человек несколько нетерпеливо объяснил женщине, что разговор этот следует прекратить, так как он ни к чему не поведёт.

Когда он выходил из дому, то г-жа Кнаус проводила его с таким лицом, какого он никогда не видал у неё. Казалось, что она сдерживалась от порыва сильнейшего гнева. И разумеется, он вернулся к себе несколько озабоченный. Не было никакого сомнения, что эта женщина имела, давно имела известного рода влияние на его прямого начальника. Следовательно, его отказ мог иметь для него неприятные, а может быть, и совершенно худые последствия. И он не знал, что сделать: предупредить ли самому, забежав вперёд, умного Шварца или ждать, чтобы тот, узнав всё от г-жи Кнаус, сам заговорил с ним. Он решился ждать.

Прошло несколько дней, а в отношениях его со Шварцем не случилось ничего нового. Он уже надеялся, что, несмотря на заявление или даже жалобы г-жи Кнаус, Шварц действовал по русской пословице: «Дружба дружбой, а служба службой» — и даже не считал нужным заговаривать с своим подчинённым о чём-либо Помимо дел служебных.

Между тем увлечённая и даже сильно влюблённая Доротея была, как избалованная всеми, мелкосамолюбивая девушка. Категорический отказ Зиммера подействовал на неё почти странным образом. Её любовь к молодому человеку быстро перешла в неприязнь, чуть не в ненависть и в желание мщения.

Недавно отверженный жених, с которым Тора имела даже очень неприятный разговор, тотчас же снова появился у них в доме, был принят любезно, а молодая девушка отнеслась к нему так же милостиво, как когда-то до появления Зиммера. Она ни слова не сказала Лаксу о своих намерениях по отношению лично к нему или о какой-либо перемене в этом, но, однако, объяснила, что она раскаивается в своих некоторых поступках за последнее время. А между прочим, она особенно якобы раскаивается в том, что увлеклась было недостойной личностью.

Лакс, как человек или сильно влюблённый, или ограниченный, или совсем не знающий женской натуры, вообразил себе, что Доротея снова вернулась к нему сердцем и помыслами. Да и трудно было бы догадаться, что Доротея решила выбрать его орудием мести человеку, который якобы оскорбил её.

Во второй или третий раз, что Лакс снова беседовал наедине с Торой, она объяснила ему, что личность Зиммера для неё крайне загадочна. Доказательств на это у молодой девушки, конечно, не было никаких, но она будто чуяла это. Если прежде это казалось ей лишней интересной чертой в личности Зиммера, то теперь она делала из этого обвинение.