Разумеется, сержант, проведя целый день и целую ночь как на угольях от нетерпенья, в назначенное дедом время был уже в доме. Князь встретил внука так же радушно.

— Вчера мы всё о тебе с Анютой беседовали, — сказал он. — Сейчас велю доложить и позвать сюда. Небось уж ей известно от людей, что ты у меня.

И хлопнув раза два, по обычаю, в ладоши, князь крикнул:

— Гей, люди!

Затем Артамон Алексеич прислушался. В зале слышны были торопливые шаги кого-то из прислуги и князь крикнул появившемуся лакею:

— Чего вас не докличешься? Все провалились. Где Феофан?

— Не могу знать.

— Колокол что ли мне заводить, да благовестить, как к заутрени. Прикажи доложить чрез мамушку Прасковью Ивановну княжне, что пожаловал к нам из Питера их братец.

Лакей вышел.

— А знаешь, Борис, — обратился князь весело к внуку. — Сказывали мне, что будто за границей завели и впрямь маленькие колокола, чтобы людей звать. Как нужно кого — звонят! Не слыхал?

— Нет, дедушка! — отозвался тревожно Борщёв, видимо взволнованный и не в состоянии скрыть своего волнения.

Девять месяцев не видал он её — и вот сейчас увидит.

Князь заметил и дрогнувший голос сержанта и его блестящий, почти лихорадочный взгляд и отвернулся.

Наступило тяжёлое молчанье.

— А почему, говоришь, на коронацию в офицеры производства ждёшь? — перебил его князь. — А коли нет? Ты почему надеешься?

— Пора, дедушка. Я семь лет служу и вот уж два с половиной года, как из капралов в сержанты вышел. Я ведь не захудалого какого рода, или мелкота дворянская. Ваш родственник к тому же...

— Это им что?.. Я не сановник, не генерал.

— Да и обстоятельства такие — коронация. Нашим иным в полку страшнейшие милости повалят. Тысячи червонцев, вотчины... А мне нужно всего-то офицерское звание.

— Да ведь ты в Петров день никакого такого колена не отмочил.

— Со всеми был. — Не отставал от других, — сказал Борщёв.

— Этого мало, братец. Тебе бы уж, видя на чьей стороне сила, себя показать, да так, чтобы...

Князь не договорил. В дверях из спальни князя показался Феофан и, остановись на пороге, проговорил сердито:

— Ваше сиятельство! Извольте взглянуть, что эти разбойники натворили.

— Что такое?

— Воля ваша. А я не могу. Мне хоть помирать от этих бездельников.

— Да что?

— Пожалуйте. Взгляните! Всё перепортил ваш хвалёный Матвей. Хоть выкидывай на улицу. Пожалуйте, взгляните.

— Ах, проклятый... — странно выговорил князь. — Извини, голубчик. Я сию минуту...

И князь, вдруг, покраснев как юноша, пунцовый, вышел не своими обычными, а мелкими шагами, часто пристукивая на ходу палкой по полу.

Борщёв заметил только в лице дворецкого Феофана какое-то оживленье — как если бы пожилой дворецкий не пришёл к князю, а прибежал во весь дух.

Но Борису было не до того... Он порывисто вскочил с своего кресла.

— Она сейчас может войти. А отца нет!

Сердце молодого человека билось и стучало как молот.

В соседней горнице послышались женские шаги, неторопливые, даже нерешительные.

— Анюта! — прошептал вдруг Борщёв.

Вся кровь ударила ему в голову и глухой гул и шум отдавался в ушах и в висках. В глазах как будто застилало туманом все предметы и мебель в кабинете.

— Вот сейчас войдёт! — будто кричал Борщёву кто-нибудь посторонний, оглушая его этими криками.

Бессознательно, невольно, вдруг двинулся он, будто рванулся навстречу к ней, от удерживающих его невидимых рук.

Княжна появилась на пороге и сразу стала, будто окаменела... Только её красивые глаза сверкнули на Бориса и руки невольно поднялись и опустились.

Борис обнял девушку дрожавшими руками и поцеловался с ней трёхкратным родственным поцелуем на обе щеки... И уже приняв руки, отодвинулся на шаг...

Но в это мгновенье княжна, уже окинув взором весь кабинет, стремительно бросилась к Борису и, обвив его шею и голову руками, крепко прильнула губами к его губам.

Это был уже другой поцелуй, не родственный...

"Будь, что будет!" — мелькнуло в голове Бориса при мысли об деде.

Но сержант ошибся... Князь не являлся. Зато княжна хорошо знала своего отца и поняла, что отец не случайно оставил Бориса одного, когда она могла войти с минуты на минуту.

Долго ли отсутствовал князь, молодые люди не знали. Когда Артамон Алексеевич, покашливая в соседней горнице и стуча палкой по паркету — появился в кабинете, княжна и Борщёв сидели друг против друга, на двух креслах. Княжна плакала, и у Бориса все щёки были в слезах. В её ли слезах, или в своих? Были и свои...