— Дом теперь такой… такой большой…

— Ноэль!

Ноэль сразу же понял, что его ожидает.

— У тебя же ведь свидание с твоим приятелем Симмонсом? Уже начало одиннадцатого. Надо бы тебе поторапливаться.

Всякий раз, когда Бэль хотелось остаться наедине с какой-либо подругой, которой присутствие Ноэля помешало бы разоткровенничаться, она ненароком вспоминала о существовании какого-нибудь Симмонса или Бербана.

— Ну, пойду одеваться, — сказал Ноэль.

Он даже рад был оставить обеих женщин наедине, рад, что не придется разыгрывать перед ними комедию. Он скрылся в ванной и закрыл за собой дверь, но гул их голосов продолжал доноситься до него.

Сначала он не вслушивался, весь поглощенный бритьем. Только машинально пытался определить, кому принадлежит та или иная реплика, словно драматург: Юдифь… Бэль… Юдифь… Пауза… Юдифь…

Но фразы помимо воли проникали в его сознание и понемногу пробуждали в нем интерес:

— Конечно, он всегда ухитрялся ранить меня, унизить. Но ведь я и сама виновата! Первое время я старалась не показывать ему, какая я есть на самом деле: уязвимая, ревнивая. Боялась, что если он увидит мою явную слабость, то совершенно поработит меня. Ну он и стал перебарщивать, усилил натиск. Может, был обижен на меня за мое внешнее безразличие? Словно палач, испытывающий степень выносливости жертвы, каждый день придумывал он новые узы, новые оковы. А когда, наконец, я стала кричать, было уже слишком поздно. Слишком поздно для нас обоих. Он вошел во вкус мучать меня. А я вошла во вкус страдать.

Смутившись, словно перед внезапно обнажившейся раной, Ноэль принялся поднимать ненужный шум лишь для того, чтобы не возникло соблазна продолжать слушать разговор. Но слова и обрывки фраз вскоре вновь стали проникать в его мозг:

— …он непрестанно доказывал мне нелепость, смехотворность, бесполезность этого… но не мог по-другому, да и я не могла…

Он невольно снова стал прислушиваться:

— Говорили, что он стремится лишь к наживе. Но я знаю сотни жалких неудачников, у которых он покупал их мазню и загромождал ею наш чердак. Говорили, что он жесток, безжалостен. А я знаю, что он выплачивал небольшую ренту своим по совести побежденным противникам. Противился, конечно, брачным планам Джоан, но вовсе не из спеси, а потому, что считал Абдона расчетливым охотником за приданым.

«Значит, — подумал Ноэль, — вопреки тому, что предполагали знакомые, Иуде Вейлю было все известно об интрижке его дочери с секретарем».

— Говорили, что он притворный, неискренний. Но он умел быть до жестокости откровенным.

Юдифь словно печальную молитву читала, нечто вроде надгробного слова, как бы защищала покойника, да при этом еще и оправдывалась:

— Меня упрекали в том, что я служила ему… сводней. Но он, как и я, любил окружать себя юными, новыми созданиями. Для него это было самое главное: щебетание, бесконечная беготня взад и вперед, хлопанье дверьми, стук высоких каблуков по паркету комнат. Бедный Иуда! Соблазн был велик, и я должна была лучше понимать его…

Жалость Ноэля начала сменяться возрастающим негодованием. Он никогда бы не подумал, что Юдифь, такая сильная, такая с виду уверенная в себе, способна на подобную бесхарактерность, на такое слабоволие. Но, может быть, если б ему самому пришлось говорить о мертвой Бэль, он тоже высказал бы такую же снисходительность, так же отпустил бы грехи?

Внезапно он решил выйти из ванной и отправиться на свое «свидание». Так он больше ничего не услышит.

Он принялся бродить по кварталу, медленно слоняться от витрины к витрине, словно человек, которому некуда спешить. Витрины цветочных и книжных магазинов всегда задерживали его куда больше, чем какие-либо другие. Да и кондитерских тоже. Напоминали ему то счастливое время, когда он бежал в школу и карманы раздувались от развесных мармеладок и блестящих леденцов.

Он снова попытался на ходу рассмотреть положение Бэль и свое собственное, их положение относительно друг друга. По крайней мере, три вопроса властно требовали ответа:

Во-первых, узнала ли Бэль в вечер убийства мужчину, кинувшегося к ней, когда она выходила от Вейля?

Если да, то она точно знала, что Ноэль виновен. Если нет, то испытывает лишь смутные подозрения.

Во-вторых, был ли Иуда счастливым соперником Ноэля, или же, пойдя к нему, Бэль хотела удовлетворить каприз, простое любопытство?

Эти две возможности пришли Ноэлю в голову лишь совсем недавно, а то бы он не убил! Пришлось дождаться возобновления совместной жизни, чтобы его обуяли сомнения на этот счет. Бэль, конечно, была мало чувствительна. Безусловно, она прекрасно могла солгать Рэнэ в день своего возвращения, когда заявила, что не читала газет. Однако оставалось еще безразличие, с коим встретила она известие о смерти Иуды, а это ничуть не соответствовало реакции влюбленной женщины.

В-третьих, если Бэль узнает правду, усмотрит ли она в поступке Ноэля основание для того, чтобы больше любить мужа, или же сразу возненавидит его?

Этот вопрос влек за собой еще один, который Ноэль не желал себе задавать, не зная как его решить. Он заключался в следующем: «Предположим, что я получу неоспоримое доказательство измены Бэль. В какой степени это повлияет на мои чувства к ней?»

Ведь если когда-нибудь выяснится, что Бэль ничем не запятнана, Ноэлю придется сразу же отказаться от малейшей надежды на оправдание, потому что тогда он окажется автором беспричинного преступления, совершенного в приступе слепого гнева.

Кто-то схватил его за руку и веселый голос шепнул ему на ухо: