Около шести часов мать обнаружила, что в доме нет ни кусочка хлеба. Отец, поглощенный отчаянным положением, в котором находилась его любимая команда «Белые гетры», ни за что не хотел оторваться от радиоприемника.

– Сходи-ка ты, Генри, – сказала ему мать. – А я послежу за тобой из окна.

Он взял деньги на хлеб и быстро сбежал по ступенькам вниз на улицу. Улица захватила его царившим на ней шумом и возбуждением. С широко раскрытыми глазами дошел он до булочной, купил хлеба и пустился, было, в обратный путь, когда его вдруг окружили старшие мальчишки.

Первоначально он подумал, что это игра. Но потом увидел в их руках тлеющие жгуты, которыми они поджигали хлопушки. Неожиданно у его ног раздался оглушительный взрыв и его охватил страх. Мальчишки стояли вокруг него сплошным кольцом и не выпускали из круга рвущихся красно-желтых огней. Он попытался закричать, но его голос потонул в несмолкаемом реве взрывов и захлебнулся в пороховом дыму. Где-то высоко над собой он услыхал голос матери, кричавшей «Генри! Отстаньте от него! Генри!» Отец вылетел из парадного и в дикой ярости схватил первого попавшегося мальчишку. Толкнул его так, что тот растянулся на тротуаре. Затем схватил сына на руки и взбежал с ним по лестнице в квартиру. Хэнк с такой силой сжимал буханку хлеба, что превратил ее в бесформенный комок.

– Мне не надо было посылать его, а тебе слушать этот проклятый футбол, – сказала мать. – Я ведь знала, что сегодня ему не следует выходить на улицу. Я не должна была посылать его туда.

– Ничего, ничего, все в порядке. Они ничего ему не сделали, – ответил отец.

Возможно, что они действительно ничего ему не сделали, но с того дня он стал заикаться и не мог избавиться от этого до одиннадцати лет. Да и потом, в юности, это еще долго сказывалось. Как только что-нибудь его расстраивало, он снова начинал заикаться и вспоминать тот день четвертого июля в Гарлеме, с этими дьявольскими взрывами петард и хлопушек у его ног и над головой.

Он поднялся на четвертый этаж и угрюмо улыбнулся, увидев на двери квартиры Мери Ди Паче сетку для молочных бутылок, снабженную специальным замком. Значит в Гарлеме по-прежнему воруют молоко. Люди создают искусственные спутники Земли, запускают ракеты на Луну, изобретают межконтинентальные баллистические снаряды, способные разрушить целые города, а в Гарлеме по-прежнему воруют молоко, если не обзавестись специальной сеткой. Вздохнув, постучал в дверь.

– Хэнк? – раздался ее голос.

– Да.

Дверь открылась.

– Здравствуй, Хэнк, – с улыбкой сказала Мери.

На ней был коричневый полотняный костюм, под расстегнутым жакетом виднелась белая блузка. Рыжий локон выбился на щеку. Хэнк решил, что она только что вернулась домой и едва успела снять шляпу. В ее глазах была усталось, уголки рта утомленно опустились – результат напряжения последних нескольких дней. И все же Хэнк почувствовал, что она, как это свойственно женщинам, уже успела преодолеть первоначальный ужас и потрясение и с удивительной стойкостью готовилась встретить то, что ждало ее впереди. В ее глазах – он знал этот взгляд, потому что часто видел его на лице Карин, – появилось выражение силы, достоинства и решимости. Это выражение даже испугало его – в нем было что-то от взгляда тигрицы, охраняющей вход в логово, где скрыты ее тигрята.

– Входи, Хэнк, – сказала она. – Я только что вернулась. Разговаривала с адвокатами Дэнни.

Когда он переступил порог, добавила:

– На этот раз не будет никаких сцен. Я обещаю.

Он последовал за ней по короткому коридору мимо раскрытой двери ванной в гостиную с обстановкой, несомненно, купленной в магазине на Третьей авеню. В углу на столике стоял телевизор.

– Присаживайся, Хэнк, – сказала Мери. – Тут не так душно. Окно в спальной открыто и от сквозняка легче дышать.

– Спасибо, – сказал он и сел на диван. На мгновение воцарилось неловкое молчание. Потом он сказал: – У тебя хорошенькая квартирка, Мери.

– Не надо, Хэнк, – ответила она. – Мы ведь переехали сюда с Лонг-Айленда. Так что я знаю, что такое хорошо.

– Почему вы вернулись в Гарлем, Мери? – спросил он.

– Был сокращен объем производства и Джонни потерял место. У нас были кое-какие сбережения и мы могли бы оставить за собой тот дом, но один из наших друзей как раз открывал обувной магазин в Гарлеме. Он предложил Джонни стать его компаньоном. Джонни решил, что нам следует согласиться. Да и я тоже тогда подумала, что так будет лучше. – Она покачала головой. – Если бы мы только знали, если бы мы только могли предвидеть... – Она оборвала фразу и замолчала.

Хэнк смотрел на нее и думал, что быть может она еще не справилась с первоначальным потрясением. Вдруг Мери подняла голову, их взгляды встретились. Они долго смотрели друг другу в глаза через пропасти прошедших лет, и оба молчали. Потом, после какой-то внутренней борьбы, Мери сказала:

– Не хочешь чего-нибудь выпить?

– Мне не хочется тебя затруднять. Я пришел только...

– Мне немножко стыдно, Хэнк, – сказала она, опуская глаза. – Стыдно за мое тогдашнее поведение. Мне хотелось бы...