Вызвали в один вагон – летим с врачом, я с санитарной сумкой. Одному толстому такому – с сердцем плохо. Делаю укол. Нас эстонцы обступили. Нервная такая обстановка. Один с вызовом мне говорит:

– Куда вы нас везете! Вот разве вот этого вы довезете! – И старика выдергивает, а у того волосенки седые над головою, как нимб торчат, головенка трясется: – Он же умрет! Умрет!

Я как крикну:

– Не трогайте его!

Обхватила этого старика, к себе прижала, по голове его глажу. Плачу. Вот нельзя, знаю, что нельзя, а плачу.

– Вы его, говорю, раньше смерти то не хороните! Никто не знает, от чего вы уезжаете! А вы знаете, если бы мы лекарства ваши не проверяли, какой бы укол вот этот сердечник сейчас получил! Как же вы так! Сейчас, наоборот, вам друг за друга держаться надо…

Могла я им рассказать, как нас в голую степь выселяли, да как папу среди ночи на расстрел таскали, … Точно бы – сама в зону бы попала! Только успела подумать – на что им мой рассказ! Чего их раньше времени пугать! Что их ждет – кто знает!

Этот старик мне руки целует:

– Спасибо. Спасибо.

А за что – спасибо!

Назад идем. Врач говорит:

– Женя я ничего не видел, ничего не слышал. Но больше ты к больным не пойдешь! Думай о себе!

А мне все равно стало.

Женщины к нам относились очень высокомерно и брезгливо, как к прислуге. Все в брючках, в длинных таких модных жилетах, в дорожных костюмах, с дорогими чемоданами. Я старалась не раздражаться – входила в их положение. Не меня же вывозят… Нас, небось, так не вывозили. Нас – выводили! Гнали, как скот. Что ж мне им было докладывать, как я им сочувствую! И понимаю. Но что ж я поделать то могу!

Конец ознакомительного фрагмента.