— Степан, ты хорошо себя чувствуешь?

— Гораздо лучше, чем до вашего прихода. Чем вас смущают мои варианты? Всего лишь перебираю версии. Знаете, а поедемте к вам, да сами посмотрим?

Я предпочёл бы, чтобы непонятное вино Пушкин переслал ко мне, но видя как бледнеет от гнева Сергеевич, решил возглавить процесс. Мало ли чего выкинет порывистый и горячий поэт. Потому мы отправились к Пушкиным.

Весь путь занимался минут десять, не более того, но этого времени мне хватило, чтобы понять причину своего странного состояния. Подобно всем недовольным, я хотел большего, чем мог себе позволить. Это бесило и подталкивало к срыву. Жизнь в этом времени была чем-то похожа на ссылку, то есть полна ограничений. Местным хорошо, они не знают многого из того, что знал я. К чему привык. Хотелось тупо посмотреть телевизор. Услышать знакомые голоса, переключать каналы. Залипнуть в интернете на пару суток. Баночного пива, «сникерсов», «рафаэлло» и фанту. Всё это я не любил и практически не употреблял, но вот захотелось и всё тут. Прокатиться на машине с нормальной скоростью, подышать воздухом с парами бензина, сменить одежду на нормальную. Сбросить сапоги и выбрать кроссовки. Шампуней и мыла. Зубную пасту. Включить свой плей-лист часов на двенадцать. И людей. Это главное. Людей моей эпохи, с которыми не нужно бояться сболтнуть лишнее слово. Говорить с ними, говорить, говорить о всякой ерунде вроде футбола или вечного повышения цен, о новых фильмах, книгах, работе. Я был согласен даже слушать бред как поссорилась Ольга Б. С Викторией Б. и все вместе они поссорились с прочими Б. по поводу чей крокодил краше. Хотелось в цирк и зоопарк, в пабы и торговые центры. Прыгнуть с парашютом, нырнуть с аквалангом, пострелять по банкам из полуавтоматического. Мороженого и сигарет. Целофановых пакетов и футболок с принтами. Хотелось всего и сразу. Вероятно, я банально устал, а отдых подразумевает тот или иной комфорт, чего здесь получить я не мог настолько, насколько необходимо.

«Ничего, — сказал я себе, — это временная слабость. Пройдёт. Человек ко всему привыкает и живёт в любых условиях. Нечего ныть и жаловаться. Могло быть много хуже. Хоть в мужика попал, а не Наталью Гончарову, например. Во была бы ситуация. Или в собаку. Или просто умер. Нельзя раскисать.»

— Жениться тебе надо, сын Афанасиевич.

— Вы сговорились, Александр Сергеевич?

— С кем? Ничуть. По тебе всё видно, я все-таки разбираюсь в людях. Тоскуешь. Это, Стёпушка, оттого, что жены у тебя нет.

— Вам виднее. — вежливо заметил я.

— И не возьмёшь ведь крестьянку, ясное дело. Куда такому молодцу баба деревенская. Тебе подавай нечто особенное. Да, задачка.

Я так же вежливо промолчал. Приехав и поднявшись в квартиру Пушкиных, мы увидели что-то напоминающее растревоженный улей. Прислуга, чья численность утроилась по сравнению с осенью, изо всех сил изображала бурную деятельность. Всё эти Марфы и Параши с Иванами хлопотливо носили мебель, картины, вазы, мыли полы, покрикивали друг на друга, толкались.

— Готовитесь к параду, Александр Сергеевич? Командовать которым будете вы?

— Да, что-то в этом роде. — с нотками смущения отозвался Пушкин.

Наталья Николаевна встретила нас с присущим ей жизнелюбием. Каким-то образом она прекрасно ориентировалась в творившемся кругом хаосе, твёрдо указывая что и куда нести, что кому делать и выглядела очень довольной. Решив, что от добра добра не ищут, мы прошли в кабинет Пушкина. Там он показал мне записку, полученную вместе с шампанским.

— Это не мой почерк, — вынес я вердикт, хорошенько рассмотрев бумагу, — и стилистика не моя. Странно, что такой человек как вы не понял это сразу.

— Да, текст показался странным.

— Только показался? «Уважаемый Герой России и Спаситель Императора, ваш ничтожный холоп спешит сложить к вашим ногам это презренное вино, дабы вы имели достойную вас возможность напоить им тех кто покажется вам достоин поздравить вас с повышением», — прочёл я начало вслух. — какое-то издевательство, а не письмо.

— Гхм.

— Нет, действительно черт знает что. Как вы могли допустить, что подобное могло выйти из-под моего пера?

Пушкин смутился ещё больше.

— Не обижайся, Степан.

— Не обижаюсь, просто недоумеваю. Как?

— Подумал, что ты так шутишь, — развёл руками поэт, — разве это невозможно? Ты ведь все время шутишь, Степан, отчего бы и не подумать?

— Бумага плохая. Дешёвая. Нет, я не мог послать вам такое, Александр Сергеевич. Никак не мог. Но кто же тогда? Позволите осмотреть вино?

Пришлось Пушкину оторвать двух «дармоедов» лакеев от их бурной деятельности, и вот уже через несколько минут они внесли ящики.

— Знаете, господин статский советник, это не шампанское. Этикетки приклеены криво и плохо.

— Вижу.

— Я не знаток игристых вин, как и вин в целом, но, что в шампанском не должно быть осадка — знаю. А в этих бутылках он есть.

— И это верно, Степан.

— Так как же вы могли подумать, что…

— Потому и зашёл к тебе, — развёл руками поэт, — сказать, что шутка неудачная. Но если это не ты, тогда не знаю. Как проверить вино на яд?

— Вы все-таки допускаете?

— Странно как-то. Если это шутка, то наивная. Ни один человек из общества не признает в этом напитке шампанское уже по внешнему виду.

— Давайте рассуждать логически. — предложил я. — Допустим, что некто вздумал пошутить. По каким-то ему известным причинам, он решает прикрыться мною. Этот некто плохо знает меня, вернее, не знает вовсе. Но слышал. Или видел, но в состоянии когда я не смог произвести достаточно комплиментарное впечатление. В глазах этого некто, я — возомнивший о себе холоп. Не ухмыляйтесь, Александр Сергеевич, именно так. Этим можно объяснить странности. Мужик изображающий из себя человека благородного — смешон, или должен быть смешон. Вчера водку из корыта хлестал, а сегодня вина ему подавай, да подороже. Ему и подали. Продали бурду под видом элитного вина. Дурак и не заметил.