– Слава богу, нет, сэр. – У госпожи Олдерли дернулся левый глаз. – Но случилась беда похуже. Ночью на моего пасынка Эдварда напали. Прямо в доме. Когда он спал.

Уильямсон так и сел:

– Боже мой, мадам! Он выживет?

– Все в руках Божьих, сэр, и в руках доктора Гроута. Бедного Эдварда ударили ножом в глаз. А еще у него ожоги: балдахин над его кроватью подожгли. Бедняга между жизнью и смертью.

– Вы поймали того, кто это сделал?

– Полагаем, что да. – Госпожа Олдерли села напротив Уильямсона и рукой, унизанной кольцами, указала на окно во двор. – Один старый слуга всегда его недолюбливал. Ночью он бродил по дому как раз в то время, когда на Эдварда напали. Сейчас мой муж вытрясет из него правду.

– Мадам, – начал Уильямсон, – я должен сообщить господину Олдерли еще об одном…

Он осекся. Во дворе началась какая-то суматоха. Через узкую подвальную дверь двое крепких слуг выволокли на улицу старика. Руки пленника были связаны спереди, лицо окровавлено, растрепанные волосы свисали до плеч. Он был одет только в рубашку и штаны. Старик шел босиком.

– Мало того – он поджег дом, – сообщила госпожа Олдерли. – Мы чуть не сгорели в собственных постелях.

Слуги протащили старика вверх по ступенькам, затем поволокли по мощеному двору к металлическому кольцу на противоположной стене. Ремнем они привязали руки пленника к этому кольцу. Слуга помоложе проверил, надежно ли застегнута пряжка.

Второй слуга принес кoзлы, установил их между стариком и стеной и заставил пленника встать на колени. Схватившись за ворот рубашки старика, он разорвал ее, обнажив тощую сгорбленную спину жертвы. Позвонки, проступавшие сквозь кожу, напоминали зубья костяной пилы.

Уильямсон и госпожа Олдерли тоже подошли к окну. Все мы молчали.

К маленькой группе во дворе присоединился еще один человек. На нем был темный камзол отменного качества. Он выглядел как преуспевающий торговец, старающийся не выставлять богатство напоказ. В руке он держал девятихвостую плетку со стальными наконечниками.

– Кто это, мадам? – спросил Уильямсон.

– Господин Манди, сэр. Наш мажордом.

И Уильямсон, и госпожа Олдерли незаметно для себя понизили голос.

Во дворе стояла тишина. Все, кроме Манди, застыли неподвижно. Он схватил связанного старика за волосы и повернул его голову так, чтобы жертва увидела все девять ремешков со стальными наконечниками и поняла, что ей предстоит вовсе не простая порка.

Манди выпустил волосы старика, потом отошел и замер в ожидании.

Прошли секунды, потом минуты. Я невольно затаил дыхание. Наконец из тенистой арки в дальней части двора вышел человек. Все, кроме старика на козлах, выпрямились и повернулись в его сторону.

Средних лет, высокий и худощавый, одет сдержанно, но при этом вид у него величественный. Этот человек приблизился к козлам и встал рядом с ними.

Теперь сцена во дворе напоминала то ли спектакль, то ли религиозную церемонию, как будто там совершался некий сакральный ритуал, освященный законом и подкрепленный традициями. Господин Олдерли имеет полное право отхлестать непокорного слугу плеткой, даже девятихвосткой, особенно если этот слуга подозревается в совершении тяжкого преступления. Разве Олдерли не хозяин в собственном доме, так же как король – владыка Англии, а Господь Бог – властелин всего мира? Здесь слово господина Олдерли – закон.

Но отчего-то при одном взгляде на Олдерли по одну сторону от козел и Манди с занесенной плеткой по другую меня пробрала холодная дрожь. Их жертва, связанная, точно поросенок, которого тащат на убой, была такой худой, оборванной и измученной!

Губы Олдерли шевелились. Окно было закрыто, к тому же оно располагалось высоко, и слов было не разобрать.

Мажордом наклонился к хозяину. Стремительным движением он высоко вскинул плетку и обрушил ее на стену над кольцом, к которому привязали жертву. От удара раствор между камнями раскрошился в пыль, и она повисла в воздухе крошечными облачками. Стальные наконечники не коснулись старика. Однако тот дернулся, будто надеясь высвободиться из пут.

Уильямсон увлеченно наблюдал за происходящим.

– Вы уверены, что на хозяйского сына напал именно он?

– В этом нет никаких сомнений, сэр. – Госпожа Олдерли взглянула на Уильямсона. – К тому же, проникни в дом посторонний, его бы растерзали мастифы.

Меня смутили не сами ее слова, а интонация, с которой они были произнесены, и быстрый взгляд, украдкой брошенный на Уильямсона.

«Госпожа Олдерли хочет, чтобы он ей поверил, – отметил я. – Для нее это важно».

– Но ради чего? – спросил Уильямсон. – Зачем он совершил такое страшное преступление против Бога и человека? Захотел поживиться?

Госпожа Олдерли снова устремила взгляд в окно:

– У него тяжелый, дурной нрав, сэр, и в его голове рождаются злобные мысли.

– Для чего же вам такой слуга?

– Он служил у родственника первой жены моего супруга – человека, который пошел с оружием против короля и совершил немало злодеяний во время недавней смуты. Господин Олдерли взял его к нам лишь из сострадания, иначе он бы умер с голоду. – И снова этот взгляд искоса в сторону Уильямсона. – И вот к чему привела доброта моего мужа.