Его втолкнули в комнату, похожую на спичечный коробок. Посредине стоял фанерный стол и шесть самодельных табуреток. Портрет Сталина, как в ограбленной кассе, был забран в траурную рамку. Захотелось встать под портретом, но сержант указал стволом автомата на табурет, рядом с которым лежал человек.

Упоров не сразу узнал Дениса. Лицо вора потеряло не только цвет, но и форму. Оно съёжилось да размеров детского лица и больше напоминало маску, снятую с несчастного Пьеро. Денис, как Вадиму показалось, узнал его, пошевелил ресницами, на что обратил внимание сержант и удивлённо произнёс:

— Живучий, шакал!

Покатал голову Дениса сапогом, прислушался, после чего произнёс с видимым удовольствием:

— Нет, кажись, умер. Ещё до того, как тебя взяли, пузыри пускал.

На столе деликатно зазвонил телефон, и только что вошедший капитан снял трубку:

— Ярцев слушает! Да, взяли в сарае у поселенца… Фамилию забыл. Разберёмся. Дрался. Вернее — оказывал сопротивление при задержании. Гецу, который с Широкого демобилизовался, мозги стряс. Второй уже готов или почти готов. Разницы нет, как и толку. Акт будет. Минуточку, Важа Спиридоныч.

Капитан ладонью зажал трубку, приказал долговязому солдату, дремлющему у входа с автоматом:

— Шмыгалов, сбегай за фельдшером!

Солдат встрепенулся, перекинув через плечо ремень, побежал, стуча по коридору сапогами. Шаги ещё не успели заглохнуть, а на пороге комнаты возник улыбающийся якут в армейском ватнике с жирными, расчёсанными на пробор волосами. Тёмные проталины весёлых глаз прятались в тяжёлых складках пористой кожи.

Якут был крепок и подвижен, словно живая ртуть. Посаженная на короткую шею голова поворачивалась по-волчьи со всем туловищем, и всякий раз такой поворот вызывал невольную насторожённость.

Капитан взглянул на вошедшего с наигранной приветливостью, сказал в трубку:

— Серафим пожаловал!

Якут показал ему брезентовый мешок, из которого капала кровь.

— С добычей, — продолжал капитан. — Какие там соболя?! Наши упущения. Нет, ещё не видел.

Ярцев подбородком указал на промокший мешок:

— Кто там у тебя, Серафим?

Якут пошевелил широким носом с загнутым кончиком, прикрыл глаза, произнёс с расстановкой:

— Значит, так… Скажи полковнику — Кафтан, Японец, третьего не признал. Но шипко блатной! Жена хотел играть. Я хитрый: сказал Надька сипилис болеет. Пухался, руками махал. Больше не будет…

Лёгким, чуть вприпрыжку, шагом якут подошёл к столу и вывалил на пол к ногам капитана три обрубленные кисти.

— Кафтанов, Снегирёв, третьего не знает. Пристрелил на всякий случай. Важа Спиридонович спрашивает — он точно беглый?

— Ищо какой! Прятать просил. Деньги много обещал…

— Обещал или дал?

— Обещал только…

— Гостеприимный ты человек, Серафим! Важа Спиридонович передаёт тебе привет и благодарность. Расчёт получишь за троих.

Якут по-серьёзному оглядел присутствующих, обеими руками пригладил лоснящиеся волосы:

— Серафимушка шестный, ему нешестный деньги не надо. Он служит партии и советскому народу.

«Мы несли деньги этой дешёвке, — беззлобно подумал Упоров. — Могли разделить участь этих троих… Тогда рук было бы пять. Одна из них — твоя».

Улыбающаяся рожа якута стала враждебной, сохраняя в себе пугающую доступность смерти.

Вадим подумал: «Все люди ходят в масках, пряча свою внутреннюю правду так глубоко, что не могут до неё докопаться. Актёры! Поганые актёры!»

В комнату вошёл ещё один человек в поношенном драповом пальто и солдатской шапке без звёздочки.

Человек был откровенно пьян, хотя старался по мере возможности скрыть своё нерабочее состояние.

— Все, Важа Спиридонович, — крикнул в трубку капитан, — фельдшера привели. Как всегда. Я же сказал — «привели», минут через тридцать отправим вместе с покойным акт. До свидания!

— Изволю заметить, товарищ Ярцев, я пришёл сам! — обидчиво выпалил фельдшер. — Нацепили, понимаешь ли, погоны, думаете — можете унижать моё человеческое… до… до…

Он не смог одолеть слово. Капитан миролюбиво прервал его:

— Будет вам, Пётр Платонович. Надо подписать акт о смерти, и мы вас не задерживаем.

Фельдшер икнул, обвёл комнату неустойчивым взглядом, наконец указал пальцем себе под ноги:

— Этот, что ли?

Пётр Платонович наклонился, поднял веко, затем пощупал пульс Малинина. Выпятив вперёд облепленную хлебными крошками губу, с сомнением поглядел на капитана:

— Он пока ещё с нами…

— Его нет, Пётр Платонович! И перестаньте ломать комедию!

Фельдшер вздрогнул, засуетился, повторив свою процедуру с веком и пульсом, сказал, не поднимая на капитана глаз: