У другого моего приятеля, художника Гоги (сокращенное от Ван Гога) отношения были похожие, но я не мог отнести их к счастливым. Со своей женщиной он жил лет тридцать, но с огромными перерывами. В восемнадцать лет они встречались, потом разъехались по разным странам. Позже столкнулись где-то в Восточной Европе года на три-четыре, но опять разбежались каждый в погоне за своей работой. Очень редко находили удобный случай повидаться. Потом опять встретились и лет восемь не расставались. Когда им обоим было уже глубоко за сорок, они решили оформить отношения… но подруга его переезжает в США. Гога сворачивает свой бизнес, находит достойную работу с достойным заработком в Штатах, даже составляет планы на первый совместный отдых в Индии, однако ему отказывают в визе. Теперь они живут так уже три года: она там, он тут. Каждый день в 22.00 по Москве они созваниваются, вместе обустраивают ее дом в Штатах, выбирают плитку, мебель… А Гога продолжает получать отказ за отказом. Однажды я хотел было спросить его, что он собирается делать дальше, но передумал. Мы как обычно посидели, помолчали. Он потягивал свой обычный лонг-дринк, а я пил пиво. Я не люблю смешивать. У меня всё должно быть просто: или «да», или «нет». Иногда я думаю, что самые красивые отношения между мужчиной и женщиной – это те, которые еще не начались. Может быть поэтому я стараюсь закончить всё до того, как мой визави задумается назвать наши встречи отношениями.

– Нет, я не влюблен, – говорит мне Топор, который только что проводил свою женщину, чтобы встретиться с ней снова через месяц или два. – Она тоже не влюблена. Мне так кажется. У нас всё взаимно, но это не любовь, и мы счастливы. Взаимная любовь не всегда приносит счастье. Потому что любовь – это вид болезни. Когда она начинает течь по венам, ты сам не знаешь, что она заставит тебя сделать.

Я не любил, когда он начинал рассуждать о любви, об отношениях, о женщинах, потому что опыта у него в сравнении со мной было ничтожно мало. Я просто улыбался и не спорил с ним. Потому что он был счастлив.

Я не мог разочаровать его и сказать, что счастье – не константа. Это некое недостижимое и даже, может, непостижимое состояние. К нему нужно двигаться, постоянно улучшаясь и изменяясь. Если долго находиться в такой точке счастливой стабильности, то перемены станут неизбежностью, и тогда придется реагировать на них ситуативно. Неизбежность перемен нужно принять и быть готовым к ним, чтобы это не было похоже на тушение пожаров.

Вторая счастливая квартира в нашем доме находилась напротив моей. Пара также переехала сравнительно недавно, но уже успела обратить на себя внимание всех соседей. Большой и тучный мужчина и очень маленькая женщина лет сорока пяти. Ему, наверное, чуть больше, но из-за веса, которого у него в избытке, возраст сложно определить. Соседки прозвали его хомяком из-за надутых щек, а заодно хомяком стала и его женщина. Каждое утро она провожала его на работу, закрывала за ним дверь, а перед этим целовала и бросала напоследок «я буду ждать».

Такие пары всем своим поведением выдают, что съехались недавно. Действительно. У каждого из них за спиной был брак и дети. Но видимо чего-то им не хватало, и они нашли это что-то друг в друге.

– Не так сложно найти кого-то, сложнее всего найти друг друга, – разоткровенничался со мной Хомяк за кружкой пива после обсуждения с представителем подрядчика вопросов капремонта. – Когда любовь заканчивается, люди могут дать друг другу только правду. Поэтому важнее всего искать не того человека, который даст тебе любовь, а того, чья правда не будет тебе неприятна спустя годы. Надеяться на одну лишь любовь нельзя. Она точно уйдет.

Я молчал, потому что понимал, что он абсолютно прав. Хомяк тряс щеками, что-то продолжал говорить, но я его уже не слушал. Просто стал перебирать в памяти лица и пытался примерить на себе их правду.

Ни одна не подходила мне. Ничьей правды я не хотел. Тогда я стал думать о тех, кого моя правда не вспугнула бы. Опять ничего…

Я сделал глоток и почесал ЛОБ. Нет! Не может быть!.. Это просто рефлекс, это не может быть подсознанием. Но мой внутренний зверек думал иначе. Тогда я автоматически опустил глаза вниз. Действительно, все мои органы, кроме мозга, придерживались другого мнения. Зверьку, этому безликому существу, стало тесно в моих вполне широких и удобных брюках.

Хомяк продолжал говорить, а я мысленно вступил в полемику со зверьком и лбом. Было такое впечатление, что они сговорились.

Глава 6

<<Я слишком долго жил один, и

уже поздно учиться жить с кем-то>>.

Я был последним, с кем виделся отец перед смертью. Мне тогда было десять. Стояла теплая погода. Дома после уроков я возился с фанерой, пытаясь лобзиком вырезать из нее какую-то фигуру, не помню какую. Отца не было уже неделю. Как-то вечером ему стало плохо, и мать вызвала скорую. Тогда я подумал, что это она виновата. Сколько себя помню, они никогда не ладили, ругались, мать постоянно огрызалась и иногда вовсе не отзывалась, когда он к ней обращался. Я тогда мечтал, чтобы они развелись. У нас в классе был мальчик, родители которого были в разводе, и он выглядел вполне счастливым: с понедельника по четверг он жил с матерью, а в остальные дни – с отцом. Подарки на новый год он получал от обоих родителей, причем часто они соревновались между собой, чей подарок будет лучше. А когда нужно было выпросить что-то, мой одноклассник всегда начинал свою просьбу со словами: «Ма, папа мне не разрешает, но ты же разрешишь?» – и естественно получал то, что хотел. А потом манипулировал в обратную сторону: «Папочка, мама говорит, что нельзя, но, может, мы ей не скажем?» – и опять получал желаемое. Я очень завидовал однокласснику, но не из-за подарков, а потому что он не слышал ссор не любящих друг друга людей. Вот почему до сих пор, когда я слышу, что родители не разводятся ради детей, мне это кажется глупостью. Несчастными детей делают неспокойные отношения в семье. Я в этом точно уверен, потом что сам не был счастлив.

Однажды мать в сердцах крикнула отцу в след: «Чтоб ты сдох». Я испугался, потому что думал, что всё, что говорят матери в гневе, сбывается. С этого дня я подсознательно ждал смерти отца. И вот этот день настал. Позвонили из больницы, где лежал отец, и сказали, что он попросил книги. Я не стал дожидаться матери, схватил с полки «Белого вождя» и побежал в больницу. Она была недалеко, по пути к школе. Но в тот день мне казалось, что расстояние, которое я обычно преодолевал за пятнадцать минут, растянулось до бесконечности. Я шел, а дорога не кончалась. Я боялся, что никогда не доберусь до больницы, казалось, что отец умрет, а я его не увижу. Последние нескончаемые сотни метров я бежал. Добрался до входа и еще пару минут стоял, чтобы отдышаться. А когда вошел в вестибюль, то растерялся. Не знал, куда идти, не знал, к кому обратиться – и заплакал. Чтобы вы понимали мое состояние, скажу, что я очень редко плачу. Я не плакал даже когда старшеклассники разбили мои очки. И еще из-за кролика сильно расстроился, но об этом я расскажу позже. Спустя некоторое время ко мне подошла пухлая пожилая медсестра, попыталась меня успокоить и наконец провела меня по длинному коридору и указала на палату. Набрав воздуха в легкие, как перед погружением, я вытер слезы и вошел.

Отец лежал в палате с еще четырьмя пациентов. Он показался мне по сравнению с ними очень старым, хотя на тот момент ему было около сорока пяти. Лежит. Пытается улыбнуться мне, но улыбка получается какая-то кривая. Я испугался: наверное, отец знает, что мать виновата в том, что он сейчас в больнице. Может он считает меня ее сообщником? Я подбежал, упал на него и обнял. Уже не плакал, просто лежал на нем, обхватив его худое тело, и молчал.

– Ты принес мне книгу?

Отец попытался отвлечь меня от мыслей, о которых, возможно догадывался.