Первый танк был выпущен накануне нового, сорок второго года. Этим событием завод как бы отметил окончательный провал немецкого плана окружения и взятия Москвы.

Не забыть этого дня… Накануне в цехе разносилось непрерывное гудение поставленного на проверку мотора. Сперва оно подавляло. Но вскоре к нему привыкли, как привыкают к ритму работы. А под утро люди впервые услышали этот гул — движение жизни — в только что собранном и за минуту до того мертвом танке. Николай Леонов, руководивший монтажом главных узлов, наконец-то почувствовал, что он работает для фронта.

После речей и поцелуев, после музыки и громогласных «ура» первый уральский танк ранним декабрьским утром ушел на обкатку.

Он вылетел из ворот цеха мощный, ослепительно-красивый (или это только так показалось Николаю?), в клубах снежной искристой пыли, поднимавшейся из-под его гремящих гусениц, и, победно сверкая на солнце, напористо пересек заводский двор.

Рабочие, обсыпанные снегом, махали шапками, рукавицами, кричали «ура!»

— Оце дило! — проговорил Вернигора, стоявший рядом с Николаем. — Геббельс уже давно разбомбил в своих сводках наш завод. А он живет и начинает посылать горячие гостинцы Гитлеру.

— Пусть живет на уральской земле! — подхватил Алексей Петрович. — Земля у нас добрая…

Танк, взрывая снег, сделал резкий поворот и скрылся за углом соседнего корпуса.

А люди все еще стояли у ворот цеха, улыбаясь и стряхивая с себя снежную пыль, и желали своему первенцу счастливой боевой судьбы.

— Двух месяцев не прошло, — сказал Нечаев парторгу, — как начало прибывать оборудование, а первый танк уже готов.

— Да, теперь об этом можно говорить, — согласился Кузнецов и подмигнул. — А если бы стали ждать, когда придет броневой стан, не было бы еще сегодня этих проводов.

— Ладно, — сказал Нечаев, — ничего портить праздника. Ошибки свои учтем…

Торжество кончилось. Первый танк вынесли, что называется, на руках. Теперь уже мало было только порыва. Требовались ритмичность и быстрота в повседневном тяжелом деле. Перед сборщиками, перед командирами смен, перед начальником цеха Громовым встали новые трудности.

Кроме деталей, которые изготовлялись на заводе, рядом со сборкой — в механическом, в кузнечном, в литейном — были еще детали, делавшиеся на других заводах Урала. Они поступали с перебоями, задерживались в пути. Это вносило тревогу и суету. Цех превратился в поле боя, на котором нельзя было понять, где чужие, а где свои. Вдоль поточной линии, на всех ее узлах, возникали трудности. Стояли одна за другой машины в ожидании какой-либо детали. А деталь эта медленно двигалась на завод, иногда не просто деталь, а душа танка…

Николай ходил вдоль линии главного конвейера, и в его воспаленных от бессонницы глазах плыли оранжевые круги, и в шуме головокружения мерещились поезда с деталями. Поезда эти двигались очень медленно, их заносило снегом, их обстреливали пулеметным огнем, их задерживали на каждой станции нерадивые железнодорожники, — так казалось ему. Он встряхивал головой, наваждение исчезало.

Кто-то тронул его за руку, сказал знакомым голосом:

— А деталей-то нет. Вот бы, как прежде было, в газетку написать… помнишь, комсомольский пост на блюминге?

Кто это? Ах, да, — Смышляев, старый знакомый…

— Будут детали! — ответил он и побежал вперед.

Но детали шли и шли своей бесконечно-медленной дорогой и никак не могли дойти до конвейера.

А конвейер, несмолкающий заводский поток, в который стекались ручьи и ручейки подсобных цехов и дальних заводов, шумел за спиною, сливался с нарастающим гулом работы и, казалось, догонял Николая и грозил захлестнуть своей тяжелой волной.

Но были у сборщиков неполадки и по собственной вине. Стало ясно, что темпы сварочных работ не отвечают новой технологии. Сборочный цех не справлялся с заданием.

Громов оправдывался новизною дела и вообще трудностями военного времени. Он, по его собственному выражению, крепче всех подталкивал первый танк — подпирал плечом все дело. Возможно, поэтому на торжественном митинге он и громче других кричал «ура» и звонче других целовался. Теперь же размахивал руками и произносил клятвы. Дважды вызывали его в партком. Он обещал выправить положение. Разговаривал с Кузнецовым, как всегда, в общих чертах и не любил касаться деталей.

А в цехе, в бригаде Семена Пушкарева, думали, как бы ускорить сварочные работы, и решили построить специальное приспособление. Николай в принципе одобрил идею, побежал к Громову. Тот молча выслушал, походил по кабинету, заложив руки за спину, остановился.

— Я думаю, — наконец, заговорил он, — ты не будешь обзывать меня консерватором. Помнишь историю с многорезцовой обточкой? Я тебя тогда поддержал, хотя многие были против, весь цех переоборудовал. Помнишь? Мысль была могучая. А это — не то… Не могу поддержать.

Николай решил пойти в партком. Кузнецов и обрадовался предложению сборщиков и удивился, что Громов не поддержал их.

Вечером он вызвал к себе Сергея Сергеевича, заговорил о приспособлении для сварки.

— А вдруг не выйдет? Вдруг беды наделаем? — ответил Громов. — Тут следует хорошенько подумать. Я считаю, что вместо этого несбыточного дела надо улучшать то, чего уже достигли. Со своей стороны обещаю…