Алексей Петрович встал из-за стола, наклонился к печке, открыл узорчатую раскаленную дверцу, подбросил два полена и, очевидно успокоившись, проговорил:

— Знаю тебя: работы не любишь.

— Зима лютая…

— Врешь, брат! Вот как посажу тебя на ладонь — заболтаешь валенками! Я и не при такой погоде рабатывал, когда Кремнегорск ставили.

— Лопата плохая, — поглядев на свои огромные валенки, пробормотал Филька.

Пологов прищурился, строго оглядел его:

— Зайдем-ка, парень, ко мне…

Филька обрадовался приглашению.

Алексей Петрович повел гостя не в дом, а в дальний угол двора — к сараю, попросил подождать.

Пошел снег. На крыше сарая, в тех местах, где сходились листы железа, начали образовываться длинные белые холмики. Откуда-то появилась девочка, закутанная в шерстяной платок, и стала ходить по двору. Ее следы на снегу складывались в затейливые узоры.

Алексей Петрович вынес из полутьмы сарая выбеленную до блеска лопату.

Филька был явно разочарован.

— Подарок хочу тебе сделать, хоть ты его и не стоишь, — сказал Пологов. — С этой лопатой я Кремнегорск начинал строить. На ней земля десятилетняя — та еще земля. Время на ней метку оставило. Эту лопату товарищ Орджоникидзе в свои руки брал, и дорога она мне, как память… Вот она какая. Попробуй ты ее мне осрамить. Держи!

Алексей Петрович подал Фильке лопату и позвал его в дом.

В доме было шумно и суетливо. Жена Вернигоры собирала вещи.

— А где мой? Неужели на вторую смену оставили? — Голос ее задрожал.

— Погоди, суматошная… Сейчас явится.

— Можно подумать, Оксана, что тебе худо жилось, — обиженно произнесла Клавдия Григорьевна. — Одумайся, ты не одна, с дитем. У нас тут теплее…

— У вас теплее, а у нас милее! Вы не обижайтесь, Григорьевна: своя земля и в горсти мила!

— Да уж худо, худо, — твердила хозяйка.

— Помогите-ка вы мне узел завязать, — смущенно попросила жена Вернигоры и чуть дотронулась до плеча Алексея Петровича.

Он принялся затягивать узел, надавливая на него коленом и просыпая из трубки горящую махорку.

— Не сожги приданое, — усмехнулась Клавдия Григорьевна.

— И чего ты горюешь? — проговорил Алексей Петрович. — Я ж тебе нового уплотненца привел… Принимаешь?

Клавдия Григорьевна хмуро оглядела Фильку, вспомнила Аркашку Черепанова, который недавно жил здесь за переборкой, а теперь воевал на фронте, и промолвила:

— Горюшко ты мое!..

— Принимаешься! — подмигнул Алексей Петрович пареньку. — А по этому поводу помогай Вернигоре…

Вскоре Филька с чужими пожитками стоял на пороге комнаты в полутемном бараке. К нему подошла та самая девочка, что рисовала на снегу узоры.

— Заходи, хозяюшка, — сказал он.

Девочка внимательно посмотрела на него и ответила:

— Мама хозяюшка…

— Верно! — крикнул Вернигора из глубины коридора и оглянулся.

За ним шла жена.

В доме у Пологовых Оксана казалась бойкой, а здесь выглядела совсем по-другому: худенькая, желтолицая, с черными пугливыми глазами. Растерянно остановилась на пороге своей новой комнаты. Нет, пока не чувствовала она себя хозяйкой, еще оставалась беженкой, ищущей какого-нибудь угла, хоть временного приюта. Поставила чемодан, опустила руки, не решаясь переступить порог.

— Давай проходи, — предложил Вернигора и, как маленькой, пояснил: — Это теперь наше.

Но Оксана словно не слышала мужа. Она присела на чемодан, закрыла лицо руками и заплакала. Вернигора наклонился над ней:

— Да что с тобою, коханая?

— Сейчас, сейчас, Андрюша, — испуганно проговорила Оксана, сама, должно быть, не ожидавшая своих слез.

Девочка бросилась было к матери, по Филька удержал ее, насильно взял на руки, поднес к окну.

— Видишь, гору? Это Орлиная. Не забывай…

— А то Днепр?

— Днепра захотела! — усмехнулся Филька. — Не в то окно глядишь… Это Урал-река…

Оксана уже перестала плакать. Она развязывала узел, Вернигора помогал ей, доставал подушки, жалел, что Филька еще не ушел, а то можно было бы покидаться ими, развеселить заплаканную жену.

— Ничего-то у нас нет, — улыбаясь сквозь слезы, сказала она. — Даже стола.

— А чего же вы у мастера не взяли? Он же предлагал, — напомнил Филька.

— Ничего, — успокоил Вернигора. — У нас недолго.