Шрифт:
— А я пойму.
— Понять и дурак поймет, да что скажет? Ты ко мне зачем пришел?
— Мамка велела спасибо сказать.
— Ишь ты! — Глаза старика потеплели. — Спасибо — значит, ко мне. А я думал — за дровами… Дрова — это к Дарье… к Дарье… А ежели спасибо — ко мне. — Старик погладил подольстившуюся к нему собачонку и сказал: — Что, спрашиваешь, пишу? Вот, значит, слушай… Милка! — прикрикнул он на разыгравшуюся дворняжку. — На место!
Милка спрыгнула с кровати и легла у ног хозяина.
Старик закрыл глаза, наклонился и некоторое время сидел молча, не двигаясь, потом неожиданно певуче заговорил:
Едет богатырь выше леса стоячего, Головой доставая до облака ходячего. Едет Святогор, молодец пригожий, И встречается ему человек прохожий. Припустил богатырь добра коня своего, А никак не может догнать его. А идет ведь прохожий едва-едва. И сказал богатырь таковы слова: — Почему, прохожий, ответь ты мне, Не догнать мне тебя на добром коне? — И прохожий, услышав такую речь, Остановился, снял сумочку с плеч, Положил на траву, присел на бугор. — А что в твоей сумочке? — спросил Святогор. Ответил прохожий: — Что так пытаешь? Подними, если хочешь, тогда и узнаешь. Спешился Святогор, богатырь лихой, Захватил он сумочку одной рукой И не мог ворохнуть, будто б это камень. Стал вздымать он сумочку обема руками. Не мог поднять и на этот раз — От натуги по колена в землю угряз. И сказал Святогор: — Не могу поднять. У кого бы мне силушки подзанять? Что там накладено — прямо не знаю… — У меня в котомке тяга земная! — Да кто ж ты есть и как тебя звать? Как по имени звать, по батюшке величать? — И сказал прохожий, низко кланяясь: — А зовут меня Микула Селянинович. Русский мужик, солнца свет в очах, Всю-то землюшку держит он на своих плечах, Всю работушку огненную и прочую, — Никто не пересилит силу рабочую!Последние слова старик почти выкрикнул.
— Понял? — спросил, он, помолчав. — Ежели понял — добро! Расти большой… Как звать-то тебя?
— Алеша.
— Алеша? Ну, значит, богатырем будешь!
Вечером, дома, Алеша пересказал стариковскую сказку. Она получилась не такой складной, но интересно было повторять ее у горящей печи и смотреть, как в чугунке закипает картошка. В избе было тепло, а мамка все равно болела.
Но вот и зима прошла.
А весною родилась у них в избе девочка.
О мамке говорили худо. Но добрым людям казалось, что если бы дядя Кузьма не послушал мамку, да не стал бы жениться на Лушке, да принес бы свой зеленый сундучок к ним в избу, да стал бы с ними жить — места бы всем хватило! — то никакой беды не случилось бы.
Девочку назвали Сашей, и она росла. Мать оставляла ее дома одну. А чтобы не натворила чего, привязывала жгутом к столу. Уревется бедная девчонка, пока дождется матери или братишки. Есть было почти нечего: репа, брюква да картошка с квасом. По ягоды ходить, по грибы не оставалось времени.
Алеша возвращался домой с завода по богатой старообрядческой окраине, — мимо бревенчатых добротных домов, палисадников, пахучих сеновалов. Запах сена манил, звал куда-то, и так не хотелось идти домой, где уже давно ревела голодная Саша.
Тяжело пришлось бы матери и Алеше, если бы не Клашка. Она часто бегала к ним, особенно первое время, когда мамка не могла сама работать. Алеше приходилось водиться с сестренкой после смены, а Клашке — днем; иногда она забирала Сашу к себе.
Однажды воровато, крадучись по огородам, зашел к ним доменный мастер. Мамка поднялась ему навстречу, как бешеная, — черные волосы по лицу, глаза блестят:
— Уходи!
Мастер попятился, вышел. А на следующий день, встретив Алешу на заводском дворе, сказал:
— Передай матери деньги… это она… заработала. Скажи, что в получку недосчитались, а теперь проверили, ошибка вышла. — И втиснул синюю бумажку в грязный Алешин кулак.
Вечером Алеша рассказывал:
— Хотел убежать, да он схватил за руку…
Мать заплакала, но деньги взяла. «Детей жалко, — подумала она, всхлипывая, — а так бы ни за что не стала… Ничего у меня к нему нет».
Работа на новом месте больше нравилась Алеше, хотя и была она не легче прежней. Особенно — обрубка чугуна, очистка коростин после отливки. Работал он в паре с Сергунькой Переваловым: один держал зубило, другой бил кувалдой. Время от времени чередовались. Бить надо было умело, чтобы не поранить товарища… Как-то раз молоток соскользнул с головки зубила и стукнул Сергуньку по руке. Тот вскрикнул, бросил зубило, присел, глянул на руку, испугался крови и заревел.
— А ты ржою присыпь, — посоветовал слесарь, — помогает.
Сергунька послушался. Но получилось хуже: рука начала гноиться.
— Все так делают, — оправдывался слесарь. — Ни с кем ничего такого не случалось… Ты рыхлый, сырой… тебя надо поближе к жару, к огню… Хочешь, похлопочу, чтобы на мартен взяли?
Слесарь поставил старому Перевалову бутылку водки и Сергуньку устроил на мартен. На том и кончилось. А вот Алешу долго дразнили за то, что он изувечил товарища. Аленка сердилась больше всех.
— Это ты ему за черемуху… за штаны!
Алеша виновато опускал голову…