Обгорелые головешки падали рядом с ними, то освещая, то затеняя их неживые руки и лица.

Начал тлеть малахай Карима. Кто-то ударом ноги отбросил подкатившуюся к нему головешку. Николай хотел поднять шапку, но какой-то парнишка опередил его.

— Малахай лисий, — сказал вдруг Николай.

Зачем он сказал это? Он и сам не знал, и даже смутился.

Но кто-то спрятанный далеко внутри, кто-то добрый, не испугавшийся ничего сказал тепло, по-человечески, забыв о смерти, помня только об одной жизни, о торжестве ее, сказал еле слышно глуховатым веселым голосом Карима: «Действительно — да!»

В мае пустили рудник.

Чудеса были с этим рудником! Прогремел он на весь мир. И прямые враги и маловеры, свои, доморощенные, вроде инженера Плетнева, с которым у Николая никак не налаживались дружеские отношения, хотя они и перешли на «ты», все сомневались в богатствах Орлиной горы. Уже когда была пробита штольня и вынута чертова уйма руды, за границей все говорили и писали, что у горы Орлиной только рудный колпак, а внутри «камень». Особенно распинался один американский журналист, даже статью написал про фальшивый магнит. Алексей Петрович как-то показал Николаю этого заграничного враля, когда он пришел к нему на участок — поговорить со своим земляком, инженером Смитом. Мистер Смит консультировал постройку газгольдера. Показывая на журналиста, Алексей Петрович сказал Николаю:

— Погляди ты на этого дурошлепа.

Плетнев, между прочим, тоже как-то заговорил с Николаем о журналисте, но сказал совсем по-другому:

— Посмотрел бы ты, какие у него ботинки!

За границей писали, кричали, а гора оставалась горою и с каждым днем выяснялось, что она богаче, нежели предполагалось вначале. Теперь уже по другую сторону горы вскрыли первый пласт, и началась открытая выработка руды.

Из Кремля пришла поздравительная телеграмма.

Вот она, первая победа кремнегорцев: руда была, руда шла в долину мощным, гулким, гремящим потоком. Надо было поскорее достраивать домну.

И еще одно, пусть маленькое, но радостное событие произошло в жизни Алексея Петровича: в конце мая приехала тетя Клаша. Она поторопилась с первыми ласточками, но все же привезенный из-за горы домишко успели поставить. Тетя Клаша внесла в него, вместе со своими пожитками, запах степной травы. И где только набрала она чебреца! Даже грозилась натаскать веток.

— Ну чебрец, ну молочай, ну ковыль, — говорил Алексей Петрович, — это я еще понимаю: степь. А где ты разных там веток наберешь?

— Где? А березки в лощине у Орлиной горы? Там и наломаю.

— Нет, голубушка, нельзя. В тех самых березках инженерия живет заграничная, в том числе и мистер Смит. Он консультирует у нас постройку газгольдера. Нельзя там ветки ломать. Международный конфликт получится! — Алексей Петрович подмигнул Николаю.

— Не пугай, пожалуйста. Конфликт! Кто это тебя, бородатого, таким словам обучил? — И повернулась к Николаю: — Не ты ли? А то и на порог не пущу, хотя матери пообещалась приютить тебя… Можешь любой уголок выбирать. Таня в Тигеле осталась, покуда техникум не закончит. А там видно будет. — И, уже забыв про свою угрозу, попросила: — Правда, поживи. А то скучно.

— Нет, тетя Клаша. Я к общежитию привык.

— Мы и без него не заскучаем, — проговорил Алексей Петрович.

— Ладно, так и быть, — согласилась тетя Клаша. — Только вот что: огород вскопать помоги. Проведи ты у меня на огороде комсомольскую штурмовую ночку, не пожалеешь. Теперь самая пора. Я потому и спешила.

— Знал я, по какой причине тебе домишко нужен был, знал, почему и в барак не шла, — сказал Алексей Петрович. — Своей землицы захотелось, мелкая ты собственница! Тебе бы еще надел под сенокос, ты бы и коровенку завела.

— Завела бы. А чем плохо?

— Буржуйская твоя сущность. Домашний ты капитализм! Родимое ты мое пятнышко! — засмеялся Алексей Петрович. — Что мне с тобой делать?

Николай усмехался и отворачивался.

— Где ваша лопата? Давайте!

До позднего часа проработал он во дворе вместе с Алексеем Петровичем. Прибегал Аркашка знакомиться и тоже помог. Тетя Клаша давала указания, перебирала мешочки с семенами, разрезала картофель на дольки, по-девичьи легко таскала воду из соседнего гидранта.

Постепенно начала оживать земля вокруг дома. Поднялась огородная мелочь — редиска, петрушка, морковь, зазеленел и зацвел картофель, вытянулись редкие подсолнухи. В их тени можно было уже сидеть. И тетя Клаша забиралась в самый густой, цветущий уголок огорода и, прикрывшись от солнца белым ситцевым платком, полулежа на старом одеяле, мечтала о том, когда можно будет обсадить крыжовником и малиной огород, посадить яблоньки. Если, возвращаясь с работы, Алексей Петрович не находил жены в доме, то знал, где ее искать. Он шел осторожно, подкрадываясь, по зеленой дорожке и вскрикивал шага за три. Но тетя Клаша не пугалась, лениво поворачивала к нему голову. И в этом ленивом повороте головы так много было сказано всего того, что не всегда говорят даже оставаясь наедине. Белая, нежная, с гладко зачесанными волосами — совсем не «витое сено», — немолодая, а такая же, как была, красавица — как приласкала первый раз, так на всю жизнь от чужих ласковых взглядов заворожила…