Шрифт:
— Да, если хотите, идейно вырос. Однако главное во мне все еще осталось, вижу, — большей частью плохое. Не знаю, что и делать. Иногда в самом себе сомневаюсь!
— Интеллигенция, — подсказал Николай и приготовился к отпору.
— И притом гнилая! — подхватил Плетнев. — Не так ли, Николай Павлович?
— Это меня не обижает, — отвел упрек Черкашин. — Я не причисляю себя к такого рода людям.
Плетнев удивился и, перестав бросать иронические взгляды на Николая, спросил строго:
— Вы вообще против интеллигентов, в лучшем смысле этого слова?
Николай впервые уловил в голосе Плетнева, в выражении его взгляда что-то для себя новое.
— Нет! Мой отец был интеллигент, старый русский инженер… Жил он трудно. Круг, в котором ему пришлось вращаться, был пошлый, провинциальный. Там даже поспорить не с кем было. — Черкашин помолчал, заметив, как странно смотрит на него Николай. — Нет, я не против интеллигентов и поясню вам свою мысль. Принято считать, что у интеллигентов нет взглядов, что у них есть только одни ощущения, чувства, настроения.
Плетнев поежился.
— Ну, знаете ли!..
— Так вот, я к таким интеллигентам не принадлежу.
— Нет взглядов… одни ощущения! — рассердился Плетнев. — Это что-то вроде гусеницы… А знаете ли, без чувств, без настроений не бывает человека. Живой человек должен жить, чувствовать…
— И, конечно, иметь свои взгляды! — подсказал Черкашин.
— Безусловно! — согласился Плетнев и подчеркнул: — Свои!
— Я понимаю вас. То, что вы подчеркиваете, как раз и свидетельствует о том, что вы-то и есть интеллигент!
— Человек ощущений? — обиженно проговорил Плетнев. — А вы человек взглядов, насколько я понимаю?
— Нет, я не хотел такого противопоставления. Я просто человек думающий.
— Поздравляю вас!
— Не с чем. В этом как раз мое несчастье.
— Как так? — не удержался Николай.
— Что ж думать? — пожал плечами Черкашин. — Надо иметь возможность реализовать свои мысли…
— Вот здорово! — захохотал Плетнев. — Идите-ка вы лучше спать. А то мы здесь черт знает до чего договоримся…
«Что это за люди, что за разговоры?» — тревожно подумал Николай. — У Алексея Петровича все ясно, все просто, все правильно… а тут… не пойму, что такое?..»
— Скажите-ка на прощанье, какие у вас новости в личном плане, — поинтересовался Плетнев. — Что эта рыжая все за вами бегает. Или вы не замечаете? Конечно, куда вам, думающему человеку, заметить какую-то девчонку? А ведь она страдает. — Плетнев пояснил Николаю: — Одна работница в него влюбилась, представь!
Черкашин смутился, что-то пробормотал, поправил очки и поспешно вышел.
«Так вот про кого говорила Фаня… — удивился Николай и даже покраснел. — Что же это за штука такая — любовь? Та, которую на комсомольском собрании обсуждали, влюбилась в нарушителя трудовой дисциплины, Мишка-землекоп — в Таньку, желторотого цыпленка, теперь эта Фаня… хорошая работница… влюбилась черт знает в кого!»
Николай не смог больше оставаться дома — пошел к Пологовым.
— Чайку с морозу выпьешь? — предложила Клавдия Григорьевна.
— А ежели водочки? — попросил Алексей Петрович.
— В праздник будет.
— А для нас, для рабочих людей, сегодня как раз праздник. Ты только подумай: пятилетку выполнили!
— Что ж, — согласилась Клавдия Григорьевна. — У меня графинчик всегда найдется.
— Садись, Кольчик, — обрадовался Алексей Петрович. — Пей, не бойся, это тебе не горный дубняк.
— А вы откуда… знаете? Бабкин сказал?
— Бабкин ли, дедкин, — все едино. Поднимай за здоровье нашей матушки — черной металлургии.
— Поговорить бы вам с Черкашиным! — посоветовал Николай и рассказал, о чем спорили инженеры.
— А ты почему молчал? Эх, Кольчик! Где в тебе этот самый рабочий дух? Книги читаешь, диалектикой занимаешься, а не мог сказать своему Черкашину, что мы не просто домну строим, а государство, потому и радуемся. Домны, такие как кремнегорская, есть на свете. А государства такого нигде нет. В том наша гордость. — Алексей Петрович задумался, прищурил глаза. — Черкашин, говоришь? А какой это Черкашин? Фамилия что-то знакомая… Проживал у нас в Тигеле лет тридцать тому назад инженер Черкашин… с тросточкой по заводу ходил… тросточка была с набалдашником…