В прошлом году на приеме в Кремле Нечаев выступил с большой речью, очень остро и умно говорил о развитии промышленности и сказал, что в этом деле необходим революционный прыжок. Сталин похвалил его за такую речь, а на банкете посадил рядом с собой, чокнулся с ним и выпил за его здоровье… Попробуй-ка поговори с ним после такой здравицы… Нечаеву теперь во всем простор. Окрылили человека. Он может любое дело начать и не побоится! А вот когда мастерские, на обязанности которых лежит выполнение всех заказов по ремонту оборудования комбината, начинают работать по методу штурмовщины, попробуй принять решительные меры. Не справишься — тот же Нечаев к ответу потребует. За словом в карман не полезет… Здорово ответил американцу на банкете.

«Смелый, говорят, — подумал Сергей Сергеевич. — Я вот тоже смелый. Да масштаб не тот. Смелость — она сообразно масштабу».

Громов решительно направился к выходу.

Следовало пройтись по цехам теперь же, в вечернее время, когда можно увидеть больше недостатков. Прежде чем начинать борьбу за ритмичную работу, надо все проверить самому и потом уже круто поворачивать. Но едва Сергей Сергеевич вышел из здания конторы и увидел невдалеке решетчатые, желтые от вечернего света окна и голубовато-белые вспышки в них, как у него отпало желание идти по цехам. «Утро вечера мудренее», — подумал он и отправился домой.

Невольно припомнилась первая встреча с Софьей Анатольевной… Это было у него в кабинете. Пока она прошла от порога к столу, он успел рассмотреть ее и почувствовал: нравится! Софья Анатольевна посмотрела на него открыто и спокойно. Это окончательно его покорило. Он до того воодушевился, что заговорил с нею так, словно давно знал ее и даже спросил, забывшись: «Как дела?» и по привычке раздвинул в разные стороны бумаги на столе. Она не стала спрашивать, о каких, собственно, делах идет речь, и подала путевку. Он сам вызвался посвятить нового инженера в технологию производства и взял с нее слово, что она будет каждый вечер заходить к нему и рассказывать о первых своих шагах. В тот же вечер они попали в кино. Там ему было как-то особенно неловко, но зато Софье Анатольевне — очень хорошо и удобно. Более удобно и свободно он почувствовал себя на следующий день в театре. А она и здесь не испытывала смущения. Ей было приятно сидеть с человеком солидным, которому в течение вечера поклонилось несколько человек. Эти поклоны и приветствия как-то относились и к ней, тем более, что он говорил: «Видите, как нас приветствуют». На третий день сказал ей: «Слушайте, Софья Анатольевна, а что если мы будем вместе?» — «Как вместе?» — засмеялась она. «Всегда!» — ответил он и крепко стиснул ей локоть. «Мне же больно! — проговорила она. — Я еще так плохо чувствую себя после болезни…» Узнав в чем дело, уверенно сказал: «Я добьюсь для вас годичной отсрочки, но только прошу ответить на мой вопрос!» — «О, какой язык! Да вы настоящий бюрократ!» — вновь засмеялась она. «До того, как увиделся с вами, возможно, и был, — ответил он. — Но позавчера, когда я принимал вас, разве я был бюрократом?» — «Не были бюрократом впервые в жизни!» — еще сильнее засмеялась Софья Анатольевна. По ее настроению он понял: не откажет.

Было уже около двенадцати, когда Громов пришел домой.

Остановясь на пороге, он широко раскрыл объятия, но Софья Анатольевна отвела его руки и лишь подставила щеку для поцелуя.

— Знаешь, — стараясь скрыть невольное огорчение, сказал он, — я сейчас думал о нашей встрече… Говорят, что нет судьбы у человека. Да как же нет, если вот ты только вошла ко мне в кабинет, как я сразу понял, что это — судьба моя, судьба в голубом платье. Кстати, где оно? Надо бы его сохранить, как память…

— Что за лирическое настроение? Странно! Другое дело — Александр Николаевич. Он только так и выражался… во всяком случае очень похоже. А в устах мужчин это чуточку пошловато. В устах же такого мужчины, как ты, просто пошло и даже смешно. Прошу тебя, будь самим собой!

— Так вот, значит, чем объясняется неуспех Черкашина?

— Пожалуйста, без ревности… Александр Николаевич хороший человек. И я намерена пригласить его на вечеринку.

Сергей Сергеевич только пожал плечами.

Утро вечера мудренее…

Все это так. Но вот пришло утро и надо было начинать эту самую борьбу, а никакая особенная мудрость не осенила Сергея Сергеевича. Он прошелся с утра по цехам, ничего не придумал и решил снова созвать совещание. В разговорах, в спорах, как известно, выясняется истина. Высказался один, другой, третий — все больше люди из конторы. Мастера и начальники смен выступали неохотно. Кто-то из них заговорил вдруг даже совсем не о том: вспомнил приказ о приближении инженера к рабочему месту. Сергей Сергеевич только рукой махнул и посоветовал оратору не прикрываться всякими там приказами.

— О себе расскажи, о себе, а на инженеров нечего сваливать. Каждый обязан за себя отвечать. А насчет приказа мы уже говорили.

— Говорили, да, — вырвалось у Николая, — только дело не двинулось!

Сергей Сергеевич не обратил на это внимания.

— Значит, о себе ничего сказать не можешь? — обратился он к сменному мастеру. — Так вот всегда!

— Да что говорить, товарищ начальник? У нас, куда ни повернись, всюду недостатки да непорядки…

— О чем ты говоришь? О каких непорядках? У нас прямая задача: выяснить, почему авралим. Вот и выясняй. А ты — о каких-то неполадках!

— Да вот хотя бы захламленность у нас, грязь…

Сергей Сергеевич не дал ему договорить:

— Слушай, я не управдом, а ты не дворник! Нечего нам тут о метлах разговаривать. Ты мне давай конкретные меры, как избавиться от аврала.

— А в этой самой грязи, — настойчиво продолжал мастер, — металл валяется.

— Так подними — и дело с концом! — начал сердиться Громов.

— Как же, поднимешь! Металл этот в стружку уходит. Что толку стружку поднять? А все потому, что излишние припуски литья и поковок…