И вот, как говорят домашние, лет с пять,

Что уж не сватался никто к княжне упорной…

Все ненавистно ей, – ей все противно,

Все сердит без того сердитую княжну.

Она всегда в хандре, когда не при гостях,

Всегда с домашними и ссорится, и спорит;

С гостями ж, при чужих, приветно сыплет фразы

Присутствующим, – но… отсутствующим горе

За то!.. С завистливой досадою на женщин,

С насмешкой горькою на молодых людей,

С жеманной колкостью на всех она взирает,

И всем старается вредить. Но как искусно

И как хитро!.. Она всегда начнет хвалою, -

Чтобы злословием окончить невзначай!

Смешную сторону во всем она лишь видит, -

Прекрасного – нигде, ни в чем! Она не верит

Ни правде, – ни добру, – особенно ж, ни сердцу

И жизни внутренней его!.. Она смеется

Над всем, что не дано, что недоступно ей,

И отрицанием холодным пепелит

Все, что ни есть в других высокого, святого,

Что душу радует, что возвышает мысль.

В вселенной ей одна знакома только проза, -

Она поэзии не может понимать!..

При ней, – поверите ль? – мне холодно, мне больно;

При ней я чувствую какой-то чудный страх,

Как будто бы при злом, враждебном духе,

При мертвом выходце неведомого мира.

Еще участвуют в семейственной картине

Две девушки, – почти ровесницы мои,

Графини Зуровы, племянницы княгини.

Но Боже мой! хоть жизнь мы равными годами

Считаем, – между нас что общего?.. Оне

Воспитаны в чаду столичных развлечений,

Для света модного назначены зараней,

Лишь светом заняты; и твердо им знаком

Устав его забот, приличий и расчетов.

С моей неловкостью, с моим незнаньем света,

Провинциалкой им кажусь я… я смешна им…

Живые, резвые, пригожие собой,

В нарядах дорогих, в богатых кружевах,

Оне, как знатоки, перебирают, судят,

Как дело важное, уборы модных дам, -

Что было на «такой», что «этой» не к лицу;

Всегда о выездах вчерашних говорят,

Или готовятся к забавам предстоящим…

Мой разговор для них и странен и докучлив,

Когда, что на уме, я вымолвлю подчас:

А в речи их и смех я рада бы вмешаться,

Но не могу… Я здесь не знаю никого,

И не могу судить, и не могу понять,

О чем и про кого толкуют близ меня.

Заботливо рукою или платьем

Храня свечи прерывно-бледный луч…

И вот достигла я жилья пустого…

К скрипевшему, заржавому замку

Ключ подношу рукою боязливой…

Открылась дверь… Высок, широк и мрачен

Одетый шкапами покой… и это в нем

Так чутко, что мой шаг, малейший шорох,

Все отдается с звучностию странной

И страшной в одичалой пустоте.

Все дико, все пугает робкий слух…

Порой, сквозь окна, тусклые от пыли

И от годов, луна мерцает слабо,

Бросая прихотливо свет и тень

На древние статуи, бюсты, вазы,

Которые в порядке, по углам,

В простенках, на высоких пьедесталах

Расставлены, – и, кажется мне, дремлют,

Никем не окликаемые боле,

Забытые у поста часовые…

Слыхала я, что будто бы романы

Воображение и сердце нам

Опасною отравой наполняют,

Мятежным пламенем сжигают их…

Но, Боже мой, – почти в осьмнадцать лет,

Какая девушка умом и сердцем

Романа тайного себе сама

Не создает, – и в скуке жизни праздной

Во сне и наяву не бредит им?..

Глава III

ПОЭЗИЯ В ГОСТИНОЙ

II.

Нет, не ошиблась я, когда в приезда день

Каким-то холодом могильным, неприветно,

Повеял на меня блестящий Петербург,

И я подумала, почувствовала вдруг,

Что здесь не будет мне отрадно новоселье,

Что здесь не обживусь, что с климатом суровым,