– Постой-постой, Филимон. Кого ищут-то? Вора, что брошь у дамочки слямзил?

«Неужто мне лажу про Князя рассказали?» – разволновался оценщик.

– Вора того уж искать незачем, в гостинице бедолагу порешили. В самое сердце из револьвера пальнули. Убивцев его таперича ищут. Следователь сказывал, что дело то непростое, знатных господ касаемо, ибо оную безделицу один преважный господин той даме подарил, – громко рыгнув, строго следовал полученной инструкции Филимон.

– Стало быть, важный человек даме той оную брошь, что на гонках парусных украли, подарил? – повторял как зацикленный слова городового Трегубов.

– Вот те крест, – в который раз осенил себя крестным знамением Филимон и едва не снес штоф со стола. Если бы не проворство Порфирьича, поймавшего на лету полуосушенную емкость, пришлось бы водку сызнова покупать.

– Значитца, преважный господин… – задумался оценщик. – Видать, он-то и приказал ювелиру надпись ту выбить?

– Он вестимо, кто ж еще.

– Ладно, пошел я, – вынув из жилетки часы, воскликнул Порфирьич. – Ну, а ты отдыхай. Ежели что, извозчика через официанта спроси. А щас я за наш пир уплачу, – шныряя по сторонам глазами, заторопился приемщик.

По уговору с филером, Чаров ожидал его в «Золотом якоре», благо означенное заведение находилось против старой квартиры Нечаева. «И с чего это граф за нигилиста так крепко взялся? Донесения новые насчет его личности, должно быть, поступили. Книжки запрещенные читает, но так кто их нынче не читает?» – недоумевал судебный следователь, пока не вспомнил о студенте университета Лиховцеве, арестованным вместе с Нечаевым по делу устроителей дачных фейерверков 23 и с ним же вскоре отпущенным. «А ведь мать Лиховцева в девичестве Ржевуцкая! Не инако, как польский след обеспокоил его высокопревосходительство», – осенило Сергея, когда в зале ресторана появился Шнырь.

– Стало быть, съезжать собирается? – резюмировал донесение агента судебный следователь.

– Дворник сказывал, тамошний приход предоставил ему квартиру из трех комнат на Захарьевской улице. Всяко просторнее энтой будет, – Шнырь презрительно кивнул в сторону Андреевского городского училища, при котором допрежь квартировал Нечаев.

– Значит, Закон Божий отныне там вещать зачнет, – отхлебнул пива Чаров.

– Была б моя воля, я таковских учителей за версту к младым душам не подпускал, не то что Закон Божий преподавать, – хлопнув рюмку желудочной, вторил его мыслям филер.

– Пусть это будет на совести церковного начальства, любезный Шнырь. Раз твой подопечный хлопотами по переезду и обустройству на новом месте отягощен, оставим Нечаева его заботам и понаблюдаем за знакомым тебе его дружком Лиховцевым.

– Что ж, завтра и приступлю, – наливая себе из штофа, с готовностью отозвался агент.

– Только вот незадача. Не за ним одним походить тебе надобно, а за всем его благородным семейством проследить. Скажу тебе больше, чем следует, однако, беря в расчет твою понятливость, полагаю оное полезным, – начал издалека Сергей. – Из Варшавы к Лиховцевым пожаловали их родственники Ржевуцкие, муж с женою. Личности, скажу прямо, неблагонадежные. Хорошо бы установить, с кем якшаются сии подозрительные персоны. Не готовят ли покушения?! – Чаров решил показать агенту чрезвычайную важность поручаемой ему миссии. – Кстати, мамаша студента – в девичестве Ржевуцкая. Полагаю, это ее братец с супругою приездом своим нас облагодетельствовали. Надеюсь, ты понял, как действовать надобно, – напутствовал филера судебный следователь.

Известие, что проданная Полякову брошь вовсе не та, что пропала на регате, успокоило Порфирьича, однако мысли его кипели. Он неплохо изучил Князя и был уверен, что брошь с гравировкой – его рук дело. А то, что тот сбагрил ему совсем другую вещицу, наводило на мысль о намерении Журавского пустить полицию по ложному следу.

«А ведь оная брошь, Филимошка-городовой правду говорил, подарок влиятельного лица. Неспроста Князь жизнью своею за нее поплатился, хотя умен и ловок чертовски был, да и чуйка мазурика никогда не подводила. Надо бы на Сенную нос сунуть да расспросить кого следует. А опосля, ежели все сойдется, можно и на службу выйти. Чай, хвороба уже отступила, да и заждались меня на Владимирском», – мечтал о возвращении в ломбард и возобновлении доходного промысла Трегубов.

В трактире у Пяти углов, куда он заглянул после обхода заведений на Сенной площади, ему подтвердили, что Князя порешили не свои, а кто-то из чистой публики. Подобная версия укладывалась в его схему, выстроенную на информации Филимона. Заключив, что лично ему отныне ничто не угрожает, Порфирьич поймал пролетку и отправился к себе на Колокольную улицу.

– Стало быть, Трегубов, в заведении у Пяти углов вам сообщили, что к убийству Журавского воры своих рук не прилагали? – развалясь на стуле в кабинете Блока, уточнил показания задержанного оценщика судебный следователь. Не успел Порфирьич до конца осознать, что его квартира опечатана, как подметавший двор дворник, предупрежденный околоточным и лично Чаровым, свистнул городового, и, взятый под белы ручки, тот был доставлен на Большую Морскую.

– Точно так и сказали, господин следователь, – суматошно тряся головой, утвердительно закивал приемщик.

– Кто лично оное показал? – включился в допрос Блок.

– Мишка Красавчик, братец трактирного хозяина. Его полюбовница – кума коридорного из «Знаменской» гостиницы. Вестимо, от него сведения имеет, – затравленно озираясь, сглотнул слюну оценщик.

– Отчего в бега подались? Ужель страху в ломбарде нагнал? – хмыкнул Чаров, поднимаясь со стула.

– Вопросы ваши, господин следователь, меня не испугали, а вот загадочная смерть Князя, это правда, премного насторожила. Я же ни сном ни духом, что он мне иную безделицу скинул, а не ту, что на регате у знатной особы слямзил, – честно ответил застигнутый врасплох Трегубов, никак не ожидавший оказаться на допросе в Сыскной полиции.