Мимо нас медбраты протолкали каталку. На ней лежал голый и худой афганец. Его плоть была истыкана окровавленными ватными затычками, похожими на тампоны. Сам парень уже был белого цвета, и жизнь из него уходила с каждой секундой.

Наконец, нам предоставили помещение и медсестру, которая занялась приёмом крови. В условиях дефицита мест для раненых, мы оказались в одной процедурной с раненым техником из афганской армии.

Марк уже отошёл от своей глухоты и спокойно мог разговаривать.

— Не по себе мне, — сказал Барсов, кивая в сторону афганского военного.

Местный военнослужащий получил сильные ожоги сегодня. Его лицо будто кипело, пузырилось и отекало липкой чёрной смолой. И сквозь этот набор страшных ран, смотрели выпученные от боли глаза.

— Эй вы, лётчики? — медленно спросил афганец на дари.

Все переглянулись, а потом уставились на меня. Мол, только я упражняюсь в иностранных языках и могу его понять.

— Да, советские лётчики, — с сильным акцентом ответил я.

— Я тоже. В Су-22 сидел, когда взрыв произошёл. Запомните, это был не обстрел, а диверсия, — сказал афганец, еле-еле собираясь с силами, чтобы произнести очередное слово.

— Ты бы лежал спокойно, — сказал я.

— Чего он говорит? — спросил Гусько, но мне нужно было стараться не упустить, что говорил афганец.

— Мой самолёт взорвался не от снаряда, — сказал он, еле подбирая слова. — Есть… кхиана, — произнёс афганец.

С последним словом, в процедурную зашли медсёстры и укатили пациента. А я стал вспоминать, что означает крайнее слово.

— Так чего он сказал? — никак не успокаивался Гусько.

— Говорит, что диверсия произошла на аэродроме, — сказал я, продолжая вспоминать значение слова «кхиана».

— Вот он нам вселенную открыл, — усмехнулся Барсов, ковыряясь в ухе.

— Вопрос в том, как так вышло, что они знали, куда бить. Возможно, они не сильно хотели разбомбить базу, — предположил я.

— И, тем не менее, это у них получилось, — сказал Гнетов.

— Да, но ведь во всём этом шуме и гаме, вы не заметили, куда прилетели несколько снарядов, причём кучно? — подметил я.

Возникло общее молчание. Неужели, все настолько слепы?

— Ну, до склада с вооружением ни один снаряд не долетел. Наши самолёты, почему-то, тоже не повредили. Су-25 не в счёт. Топливо разлилось только из пробитых цистерн, — рассуждал Гнетов.

— А я знаю! — воскликнул Барсов.

— И куда? — удивлённо, спросил я.

Похоже, что Марик догадался. А ведь я его глупым считал.

— Они метили в продуктовый склад, чтобы лишить нас последних остатков еды, — сделал умозаключение Марик.

Похоже, поторопился я занести в актив Барсову его соображалку. Всё тот же балбес!

— Я насчитал четыре снаряда, направленных в лётную комнату. Где тебя, любителя зарубежной дискотеки, чуть не прибило. Или ты от магнитофона так оглох? — спросил я у него.

— От таких звуков, что поставил Савельевич, разве оглохнешь. То ли дело Пинк Флойд или Битлы, — улыбнулся он.

Я выдал свою версию, что целили духи в афганских лётчиков. Они могли быть осведомлены, что именно в этом торце здания командно-диспетчерского пункта была их комната отдыха, где они частенько заседали.

— А мы оказались там случайно. И только благодаря тому, что один из нас побежал в туалет, а второй спал в дальнем углу на диване, жертв нет, — задумчиво, произнёс Гусько. — Как-то, не рассчитали душманы.

— Предлагаю всё это рассказать Араратовичу и Хрекову. Ну и про Полякова не забыть, — сказал я.

— Да зачем это нужно?! — махнул Савельевич. — Потом будет особист вызывать к себе на допросы. Бажаняну скажем и достаточно.

— Евгений Савельевич, вы не правы, — решил я не соглашаться с замполитом. — Кто знает, может на базе есть те, кто сливает информацию.

— Серый, тебя шандарахнуло сегодня что ли? Естественно, на базе есть те, кто стучит душманам. Среди афганцев их немерено, — продолжил гнуть свою линию замполит.

— Плюс, охраной периметра базы и подступов занимаются они, — почесал подбородок Гнетов.

— Вот именно. Так, что давай вы не будете пороть горячку, и спокойно отдадим этот случай на рассмотрение Араратовичу, — кивнул Гусько.

— Савелич, мы всё равно расскажем. Сначала Бажаняну, а потом и особисту. Иначе наш комиссар особого отдела будет иметь виды на нас всех. Он уже Гаврюка и Родина держит на карандаше, — сказал Гнетов, на что Гусько попробовал что-то возразить. — Это не обсуждается, Евгений Савельевич.