В своем мрачном гостиничном номере я зажег весь свет и приготовил себе отвратительный чай из пакетиков и порошкового молока. Затем я засел за просмотр связок бумаг, напиханных мной в портфель при бегстве из моего убежища. После этого я написал в свой банк длинное письмо с инструкциями, касавшимися, помимо прочего, миссис Бенбоу, Теда Ланксона и сестер Толлер. Я запечатал конверт, написал на нем адрес и бросил в почтовый ящик в центре города. Затем я сделал несколько телефонных звонков из уличных автоматов, а остаток дня провел в кино, хотя даже названия фильма не запомнил. В пять вечера я в потоке возвращающихся с работы обитателей пригородов покинул Рединг на арендованном на имя Бэйрстоу красном «форде». И каждое придорожное золотое хлебное поле в коричневой рамке межи казалось мне обломком моего разбитого на куски мира.

«Звуки и запахи твоей юности возвращаются к тебе, – писал Ларри Эмме. – Это небо, которое ты видел ребенком. Ты снова начинаешь воспринимать идеи. Деньги потеряли свою власть».

Хотел бы я разделить с ним его оптимизм.

– Ой, восхитительно, Тим, – выкрикнула Клер Дагдейл своим пронзительным голосом эпохи позднего тэтчеризма, когда я позвонил ей из телефонной будки и сказал, что оказался неподалеку. – Саймон будет рад до чертиков. Ему неделями не с кем потрекать. Заваливайся к нам пораньше, мы двинем по рюмашечке, и ты поможешь мне загнать детей в кровать, как в добрые старые времена. Ты не узнаешь Петронеллу. Она у меня потрясная. Против рыбы ты не возражаешь? У Саймона новости о его сердце. Ты придешь один, Тим, или с кем-нибудь?

Я пересек мост и увидел под собой нашу белую гостиницу, посеревшую при экономическом спаде. Прибрежные лужайки заросли. На двери бара, в котором я когда-то ждал ее, мелом было написано «Диско». Игральные автоматы мигали своими огоньками в когда-то чинном обеденном зале, где мы ели бифштекс с кровью и она ногой в чулке обследовала мою промежность, прежде чем решить, что мы готовы отправиться в кровать, к чему мы приступали так скоро, как это позволяли приличия, потому что в четыре утра она уже крутилась перед зеркалом, поправляя свою косметику перед тем, как отправиться домой.

– Я не должна заставлять детей волноваться без меня, ведь правда, милый, – говорит она, – а бедный Саймон вполне может захотеть разбудить меня своим звонком из Вашингтона. Он всегда плохо спит в коротких командировках.

– Он ничего не подозревает? – спрашиваю я, как я теперь понимаю, больше из человеческого любопытства, чем из чувства конкретной вины.

Пауза, во время которой она проводит черту тюбиком своей губной помады.

– Не думаю. Сай – берклианец 20 . Он отрицает существование того, что не может потрогать руками.

– Прежде чем взвалить на свои плечи тяжкое бремя жены дипломата, Клер получила степень по философии в Кембридже. – А поскольку мы не существуем, мы можем вытворять все, что нашей душеньке угодно, разве не так? А мы все еще не прочь заняться этим, да?

В Мейденхеде я оставил машину возле вокзала и с портфелем Бэйрстоу в руке изловил такси до района страшных, образца пятидесятых годов, бараков, в котором они жили. Полуразрушенная рама для живой изгороди украшала собой садик перед фасадом. Видавший виды «рено» Клер был брошен поперек ведущей ко входу дорожки, начавшей зарастать травой. Поблекшая табличка возле звонка гласила: «CHIEN MECHANT» 21 . Как я понял, это был трофей визитов Саймона в брюссельскую штаб-квартиру НАТО в качестве эксперта по России. Дверь открылась, и au pair 22 лениво воззрилась на меня.

– Анна-Грета, Боже, вы все еще здесь. Как мило.

Обойдя ее, я оказался в прихожей, где мне пришлось лавировать между детскими колясками, детскими велосипедами и вигвамом. Пока я был занят этим, Клер сбежала с лестницы и бросилась мне на шею. На ней была подаренная мной янтарная брошь. Саймон считал, что она досталась ей в наследство от дальней родственницы. Во всяком случае, так она ему сказала.

– Анна-Грета, дорогая, ты не могла бы заняться салатом и поставить блюда на плиту, – распорядилась она, беря меня за руку и увлекая наверх по лестнице. – Ты жутко моложав, Тим. И Сай говорит, что ты подцепил молоденькую, совершенно клевую деваху. Я думаю, это жутко правильно с твоей стороны. Петронелла, посмотри, кто пришел!

Она завела мою руку мне за спину и ущипнула меня.

– Будет не рыба, а утка. Я решила, что один раз сердце Сая это выдержит. Дай мне еще раз посмотреть на тебя.

Петронелла с хмурым видом появилась из ванной, одетая в мохнатое полотенце и непромокаемую шапочку. Теперь она была угловатым десятилетним подростком с проволочным устройством для выравнивания зубов и отцовской блуждающей улыбкой.

– Почему ты целуешь мою маму?

– Потому что мы очень старые друзья, Пэт, дорогая, – со смехом ответила Клер. – Не будь глупышкой. Я уверена, тебе понравилось бы, если бы тебя обнял кто-нибудь такой же аппетитный, как Тим.

– Нет, не понравилось бы.

Братья-близнецы хотели «Медвежонка Руперта», соседская девочка по имени Хабби – «Черную красавицу», и в качестве компромисса я предложил «Кролика Питера». Мы добрались до происшествия с отцом Питера в саду Макгрегора, когда я услышал шаги спускавшегося по лестнице Саймона.

– Привет, Тим, рад видеть тебя, – в одно слово сказал он, протягивая мне свою безжизненную руку. – Привет, Пэт, привет, Клайв, привет, Марк. Привет, Хабби.

– Привет, – ответили все.