– А что, если ингушам удалось раздобыть себе приличное вооружение?

– Они не могут. Они раздроблены и пали духом, и, что бы они ни достали, у осетин этого будет больше. Оружие – это конек осетин. Вот на прошлой неделе к нам поступили сведения, что они скупают оставленное Красной Армией в Эстонии вооружение и с помощью русской разведки переправляют его сербам в Боснию.

– Мой источник настаивает, что на этот раз ингуши настроены серьезно.

– Вот как, он так говорит?

– Он утверждает, что их не удержать. У них новый вождь. Человек по имени Башир Хаджи.

– Башир – вчерашний герой, – сказал Саймон, яростно отдраивая с кастрюли засохшую грязь. – Храбр, как лев. Великолепный наездник. Суфист с черным поясом. Но, когда дело дойдет до встречи с русскими ракетами и вертолетами, больше духового оркестра я бы ему не доверил.

У нас и раньше бывали такие разговоры. Разоблачать некомпетентность разведки было любимым занятием Саймона Дагдейла.

– Если верить этому человеку, Башир достал самое современное западное оружие и собирается послать русских и осетин туда, откуда они пришли.

– Послушай! – Саймон бросил свою кастрюлю в раковину и мокрой рукой махнул в сторону моего лица, успев, к счастью, остановить ее в нескольких дюймах от него. – В девяносто втором ингуши трубили во все трубы и шли вооруженным маршем на Пригородный район. У них было несколько танков, несколько противотанковых комплексов и немного артиллерии, все русского производства, купленное или украденное, но немного. Против них были выставлены, – он загнул большой палец своей незанятой руки, – внутренние войска Северной Осетии, – он загнул указательный палец, – русские специальные части ОМОН, республиканские гвардейцы, терские казаки, – он добрался до мизинца, – и так называемые добровольцы из Южной Осетии, переброшенные русскими по воздуху, чтобы перерезать им глотки и заселить Пригородный район. Единственными союзниками ингушей оказались чеченцы, которые прислали им так называемых добровольцев и немного оружия. Чеченцы дружат с ингушами, но у них свои задачи, о которых русские прекрасно знают. Поэтому русские используют ингушей как средство давления на Чечню. И если твой человек серьезно убеждает тебя, что Башир или кто-нибудь еще затевает организованное массовое нападение на врагов Ингушетии, то либо это ему приснилось, либо Башир не в своем уме.

Высказавшись, он снова опустил руки в раковину.

Я попытался зайти с другого конца. Возможно, мне хотелось вытянуть из него что-то, что, как я подозревал, он знал. Мне хотелось еще раз услышать что-то в подтверждение эмоциональной логики Ларри.

– А как насчет справедливости всего этого? – предположил я.

– Справедливости чего?

Я явно выводил его из себя.

– Ингушского дела. Справедливость на их стороне?

Он с размаху бросил дуршлаг в раковину.

– Справедливость? – возмущенно повторил он. – Ты имеешь в виду, как в абсолютных понятиях вроде справедливости и несправедливости история обошлась с ингушами?

– Да.

Он схватил поддон и атаковал его металлической мочалкой. Саймон Дагдейл никогда не мог устоять перед искушением выступить в роли лектора.

– Триста лет их мордовали цари. Частенько получая сдачи. Пришли красные. Сначала была тишь да гладь, а потом все пошло по-прежнему. В сорок четвертом Сталин выселил их и объявил нацией преступников. Тринадцать лет в диких краях. Указом Верховного Совета были реабилитированы, и им было позволено питаться с помоек. Пытались мирно протестовать. Не помогло. Восставали. Москва не пошевелила задницей. – Под яростным напором мочалки поддон возмущенно взвизгивал. – Коммунистов спустили в унитаз, пришел Ельцин. Были сладкие речи. Русский парламент принял туманное постановление о восстановлении прав репрессированных народов.

Он продолжал скрести поддон.

– Ингуши поверили. Верховный Совет принял закон о льготах для Ингушской республики в рамках Российской Федерации. Ура. Пять минут спустя Ельцин подложил под него тормоза, запретив изменение границ на Кавказе. Уже не так ура. Последний план Москвы предусматривает заставить осетин допустить возвращение ингушей в согласованном числе и на оговоренных условиях. Опять какая-то надежда. С моральной точки зрения, какой бы смысл в это понятие ни вкладывать, ингушский случай не допускает двух толкований, но в этом мире конфликтующих интересов, где мы имеем несчастье жить, это означает примерно: ну и зае…сь вы все. С точки зрения закона, хотя о каком законе можно говорить в дурдоме, именуемом постсоветским пространством, двух точек зрения быть не может. Осетины нарушают закон, требования ингушей абсолютно законны. Но когда это хоть что-нибудь меняло?

– А какова позиция Америки по этому вопросу?

– Позиция кого-кого? – Его вопрос должен был означать, что, будучи экспертом по Северному Кавказу, он никогда не слышал о такой вещи, как Соединенные Штаты Америки.

– Дяди Сэма, – сказал я.

– Мой дорогой, – никогда прежде он не говорил мне, что я ему дорог, – слушай сюда, не возражаешь?

В его речи появился американский акцент, который я определил бы как нечто среднее между речью плантатора с крайнего Юга и жаргоном уличного торговца овощами из лондонского Ист-Энда.

– Какие ингуши, парень? Из ирокезов, что ли, парень? Амерингуши?

Я изобразил должную улыбку, и, к моему облегчению, Саймон вернулся к своему обычному тусклому языку.

Если у Америки там и есть постсоветская политика, то она заключается в том, чтобы не иметь никакой политики. Могу добавить, что это относится и ко всем остальным местам. Запланированное равнодушие – это самое мягкое определение, которое приходит мне в голову: поступать так, словно ничего не происходит, и отворачиваться в сторону, пока этнические чистильщики делают свою грязную работу и сохраняют то, что у политиков называется нормальным положением. На практике это означает, что в Вашингтоне говорят «о’кей» на все, что делает Москва, – при условии, что никто не пугает лошадей. Вот и вся политика.