Я страшная трусиха, из тех особ, что трепещут и дрожат на готических представлениях и даже на нечастых «визионерских» постановках, однако мало какой театр обладает той силой воздействия, которой обладал голос Кэрролла и его манера изложения. Он заставлял меня жить в этой истории, погружаться и видеть все так, как будто главным героем являлся не он, а я сама.

Я так ждала продолжения, что даже не притронулась к пирожкам. Писатель отведал лишь один, он тоже ощутимо волновался, но миссис Гиллеспи могла не переживать за оставшееся на тарелке: мистер Икс стремительно смел все угощение. Мой пациент обладал отменным аппетитом, если сопоставить его с размерами тела, которое ему следовало кормить.

Не удовлетворившись пирожками, мистер Икс побуждал своего гостя продолжить рассказ.

Кэрролл элегантно закинул ногу на ногу, и его голос вознесся к потолку, как ароматный и густой дым из трубки.

– Мне приснилось, что я нахожусь в комнате пансиона «Пикок» – не в том месте, полном теней, а в моей настоящей спальне, в постели, но все-таки в темноте. И в комнате я не один. Передо мной были все те же существа: с головой зайца, с головой кролика, с головой кота… и тот, в цилиндре. Они собрались вокруг того, что я не мог рассмотреть. Я сел на постели, чтобы лучше видеть, и тогда существо в шляпе обернулось ко мне. Лицо его было как гнездо теней…

– Преподобный Доджсон.

Я оцепенел от ужаса. Порождение моих снов впервые обратилось ко мне.

– Вы не должны были никому ничего рассказывать, – продолжал этот человек.

Я видел, как он что-то достает из своего темного костюма: это был очень тонкий нож. Я сразу же узнал нож для писем, который хранился в моем столе: он имел форму шпажки. Человек в цилиндре поигрывал ножом, зажав между пальцами.

– Вы никому не должны были рассказывать о своих кошмарах, – повторил он странным голосом, который, казалось, состоял из голосов нескольких людей. А потом он поднес острое лезвие ближе и спокойно вонзил мне в лицо. Я хотел закричать, отстраниться, но не мог – как это и бывает во сне. И хотя я не ощущал никакой боли, из надреза полилась кровь, она залила простыни и мою ночную рубашку. Существо в шляпе вытащило длинное окровавленное лезвие. – В следующий раз, когда вы меня увидите… – произнесло оно. – Будет смерть.

Я проснулся еще до зари. В неясном свете я разглядел, что простыня и рубашка испачканы кровью. Мисс Мак-Кари, я вижу, как вы напуганы. Вы, наверно, подумаете, что я совсем потерял голову в тот момент.

– Я бы потерялась, – призналась я.

– Я понимаю вас. Но поскольку моя профессия – это математика и логика, я, хотя и верю в духов и потусторонний мир и даже в пророческие сны, всегда провожу разграничительную линию между миром иным и повседневной реальностью. Вот почему я проявил хладнокровие. Я сказал себе, что нужно искать рациональное объяснение. Я вылез из постели и удостоверился, что все это – не видение: на простыне и на рубашке была настоящая, уже подсохшая кровь. Потом я ощупал лицо: пальцы мои покраснели. Причину я обнаружил в маленьком зеркальце над умывальником: ночью у меня шла носом кровь. Иногда при мигренях со мной такое случается, но только не во сне.

Самое логичное объяснение показалось мне истинным: пока я спал, из носа пошла кровь, и мозг мой создал из этого происшествия гнетущий кошмар. Так бывает нередко: с нами что-то случается, пока мы спим, и реальное событие становится частью сновидения.

Я не придал ночному инциденту значения, даже начал думать, что и мои предыдущие кошмары в равной степени являлись плодом моих недугов. В конце концов, я проживал в этом пансионе из-за проблем с нервами.

После умывания я почувствовал себя лучше, позавтракал с аппетитом, посмотрел изысканное представление Моргессона, где в декорациях из папье-маше выступала балерина, укрытая только ажурным треугольным лоскутом, а потом я вернулся к себе, чтобы заняться привычными делами. На моем рабочем столе лежали письма, доставленные из Крайст-Чёрч, почти все адресованные моему псевдониму: слуги пересылали их в «Пикок». Это были письма от незнакомцев, но я знал, что в большинстве случаев писали девочки, прочитавшие моих «Алис» и мечтающие об экземпляре с автографом. Повздыхав и поулыбавшись над ворохом конвертов, я выбрал один наугад, открыл ящик стола, тихонько мурлыкая мелодию из постановки Моргессона, достал нож в форме маленькой шпажки… и отпрянул, уронив нож на стол: он был похож на «вострый меч», которым убивают Бармаглота в моей второй «Алисе», он был нацелен на конверты своим тонким лезвием, испачканным в чем-то, что могло быть только кровью.

«Это невозможно», – сказал я сам себе. Вся моя логика, весь здравый смысл выделывали цирковые пируэты в моей голове. «Понимаете, барышня, нужно было посадить красные розы, а мы, дураки, посадили белые» [2] – вот какая фраза из «Приключений Алисы в Стране чудес» тотчас возникла в моей несчастной голове. Я, заикаясь, призвал на помощь Грэма и служанку. Они в один голос заявили, что не притрагивались к моему ножику, но с тем же единодушием определили, что лезвие испачкано засохшей кровью. Грэм хотел вызвать полицию. Служанка дрожала от страха. И тогда я принял решение рассказать о ночном кровоизлиянии из носа, но умолчать о кошмаре. Это успокоило обоих.

– Ваше преподобие, вот оно и объяснение, – обрадовался Грэм. – Вы, должно быть, ненароком залили и свой ножик. Может быть, вы ночью вставали из-за боли в носу, случайно взяли в руки нож и…

Я безуспешно пытался уцепиться за это неуклюжее объяснение. Но когда я встретился с мистером Икс и все ему пересказал, тот воспринял новость с самым мрачным видом.

– Быть может, объяснение Грэма и верно, – допустил мистер Икс.

– Не может быть… с-с-сэр, – возразил я. – Если бы я действовал наяву, я… я бы помнил. Лунатизмом я не страдаю…

– Кто-нибудь еще мог оказаться в вашей комнате?

– Когда я выхожу, я запираю дверь на ключ, и по ночам тоже.

– Но у Грэма тоже есть ключ. Может быть, он лжет.

Я опешил еще больше, чем от самой ночной загадки.

– Для чего ему лгать мне в таком деле?..

– Разве нам нужна причина для вранья?

– Я бы сказал, что да.

– Тогда по какой причине вы мне лжете? – выпалил этот странный субъект.

– Я – вам?

– О втором кошмаре. Почему вы сказали, что больше ничего не было?