Он вскрикнул, он вскочил — словно до этого просто ударился о землю и всего лишь отбил задницу. А вот я, наоборот, упал. Грудь что-то яростно сдавило изнутри, глаза мгновенно заволокло, а в ушах раздался незнакомый шелестящий шепот “отпусти ее…” Конечно, я сразу понял, о чем речь. Не мог не понять.

Затылок резко ударился о стену, когда меня вытолкнуло наружу — как оказалось, не только из воспоминаний. Я даже не сразу понял, где очутился. В глаза бил лунный свет. В ночной тишине позвякивали обереги, через которые пытался вылупиться очередной анаморф. В камине лежали не догоревшие поленья. Оставалось загадкой, как я попал в гостиную, как выбрался из окутанного дымом подвала — меня словно выкинуло сюда из пустоты. Черные глаза с портрета смотрели пристально и холодно. “Отпусти ее” — ты бы мог сказать точно так же.

Некоторое время я стоял на месте, прижимаясь спиной к стене — словно пережив все это заново.

Следующие несколько дней после происшествия вся дядина усадьба стояла на ушах. Отцу Глеба, который, казалось, поседел за один день, нужен был условный виновник, на ком можно выместить все свое недовольство. А на ком выместить? По-хорошему, виноват был Глеб, но вместо него обвинили во всем дуб-убийцу, покусившегося на барского сына, и срубили под корень — теперь там пенек.

Однако я всю эту суету пропустил, поскольку те дни провел в бреду. Вот ирония, Глеб, который умер, был в порядке, а я лежал как труп. Обычно до совершеннолетия вообще не рискуют этим заниматься — я же принял чужую душу в тринадцать лет. Ощущение было не из приятных: во мне будто разлагался труп, будто я сам гнил изнутри. И если кто-то хочет знать, какова на вкус темная сила — на вкус она как дерьмо. Очень не рекомендую.

Звяканье серебра вокруг становилось все громче, а затем сразу несколько оберегов со звоном осыпались на пол — этот дом сильнее побрякушек Синода. Следом из очищенного куска стены напротив вылупился глаз и уставился на меня. Тебе-то чего надо? С удовольствием бы сейчас в тебя чем-нибудь запульнул — но, увы, больше ничем не мог. Так уж вышло, что душа Глеба легла неправильно и заблокировала мою — с тех пор я больше не чувствую Темноту внутри себя и доступа к ней не имею. А для колдуна — это практически как руки потерять, причем обе сразу и ноги в придачу.

После я долго, несколько месяцев восстанавливался. Первое время словно заново учился дышать — грудь сжимало как тисками от любого неосторожного вздоха. Тошнило от всего: от еды, от каждого резкого движения, от громких звуков, от тишины. Пожалуй, хуже всего было от тишины — именно тогда этот незваный шепот становился громче и отчетливее.

“отпусти ее…”

Он напоминал нечто среднее между шипением змеи и шелестом ветра за кладбищенской решеткой. Навязчивый, вкрадчивый, будто обволакивающий мозги — этот шепот мешал думать хоть о чем-то еще, кроме ее советов — рекомендаций, команд, приказов. Как еще назвать эту хрень?

“отпусти ее…”

Очень многие мечтают услышать зов Темноты. Хотят, чтобы она с ними поговорила, молят, чтобы она им ответила. Однако они не понимают главное: если сильно просить Темноту, она никогда не ответит. Чтобы ее услышать, надо молчать. Вот только порой, когда ее слышишь, хочется оторвать себе уши — ведь она может шептать совсем не то, что тебе понравится.

Мне же Темнота нашептывала всего два слова “отпусти ее” — а затем еще два “станешь сильнее”. И так месяцами. Месяцами этот надоедливый голос звучал в моих ушах, вызывая все новые приступы тошноты своей навязчивостью.

“отпусти ее…” “станешь сильнее…” “отпусти ее…”

Как же ты, сука, бесишь!

И только месяцы спустя, ничего не добившись, этот шепот становился все тише и тише. И наконец пропал.

Я думал, что больше никогда его не услышу. Но три месяца назад он вернулся — когда этот полудурок, желая не пойми кого поразить, разбился на треке, а я его опять удержал.

“отпусти ее…” — словно пронеслось по гостиной и тут же затихло, оставляя загадкой, правда ли я это сейчас слышал или просто показалось.

Глаз в стене напротив медленно закрылся и исчез в жидкой черноте. Сердце вдруг застучало в груди — как-то неестественно громко. Я сорвался с места и кинулся по ступеням вверх. Резко распахнул дверь нужной комнаты и влетел внутрь. На кровати, укрывшись одеялом, лежал Глеб, бледный в проникающем сквозь окно лунном свете. Прежде чем я понял, что он безмятежно спал, я ущипнул его душу, проверяя сохранность. Друг тут же заворочался и сонно распахнул глаза.

— А ты чего тут? Кошмар, что ли, приснился?

— Скорее привиделся.

— Аа… — протирая глаза, он приподнялся с подушки. — Ну хочешь, я тебе колыбельную спою или сказку расскажу? А может, вообще рядом посижу, пока не уснешь? — сквозь зевок хмыкнул он.

— Да спи ты уже, сказочник.

Усмехнувшись, я вышел из его комнаты и закрыл дверь. Ну какие тут могли быть сожаления?

Лунный свет, проникая сквозь высокие окна, казалось, разбрасывал тени по коридору — неестественно длинные, которые падали на меня, словно закрывая дорогу к спальне, и, не растворяясь, ползли за мной. Я повернул голову. На стену будто был наведен невидимый проектор, пуская изображение костлявой огромной пятерни — как будто скелет великана пробирался сюда, бесшумно подкрадываясь в мою сторону. Миг — и эта гигантская тень, обретая объем на ходу, сошла со стены на пол и материализовалась в черную костлявую ручищу. Я замер, и она замерла, перегораживая мне путь.