Доведя нашу троицу до пустой клетушки в конце, помощник главы открыл огромный скрипучий замок.

— Прошу, господа, — вежливо указал он внутрь, будто приглашая в лучший номер отеля.

Мы зашли. За спиной снова лязгнул замок, и полицейский удалился. Осматриваться долго не пришлось. Из мебели в этом люксе были только две жесткие койки у одной стены — одна над другой — и две точно такие же койки напротив.

— Чур, я сверху! — Глеб тут же вскарабкался на верхнюю койку.

По правде сказать, в камере мы тоже оказывались не в первый раз — и все разы, как сейчас, за нарушение общественного порядка. Кто ж виноват, что мы не всегда в него вписываемся. Сегодня вот не вписались в прямом смысле — аж тачку поцарапали.

Потоптавшись немного в другом углу камеры, мажор — которого звали Алексей Вяземский, как мы узнали в кабинете сверху, — подошел к нам. Причем довольно робко — совсем не так, как на дороге. И вид у него по-прежнему был смиренный — аки агнец. Не знал бы, за что он тут, решил бы, что по ошибке. Похоже, кому-то посидеть и подумать о своем поведении и правда помогает.

— Хочется еще что-нибудь проспорить? — полюбопытствовал я.

— Или ключи от тачки отдать? — подал голос Глеб сверху.

— До сегодняшнего дня, — княжеский сынок медленно перевел глаза между нами, — я думал, я самый безбашенный молодой аристократ Петербурга, а, оказывается, есть и похлеще. Прикольные вы ребята…

— То есть все, что было на дороге, — уточнил я, — это такой оригинальный способ выразить почтение?

Вяземский мотнул головой и абсолютно серьезно продолжил:

— Прошу меня извинить. Я думал, Григорий Маркович продал машину. Я же не знал, — глядя на мою печатку, добавил он, — что у мессира есть сын… — и быстро закончил: — Мои соболезнования.

Оставалось лишь молча кивнуть. Ну есть хотя бы кто-то в этой столице, кто тебя не знает? К тому же от меня не ускользнуло, с каким уважением говорил этот мажор.

— А еще, — переступая с ноги на ногу, продолжил он, — я не совсем понял, что там произошло. Перед тем, как мы врезались, но… — он снова уставился на мой перстень, будто ожидая, что тот поможет подобрать слова. — Но одно я все-таки понял… Спасибо, — парень с серьезнейшим видом взглянул на меня. — Как я могу отблагодарить?

— А какие есть варианты?

— Какие хочешь. Я теперь твой должник.

— Уверен? — хмыкнул я.

— Зря, тебе это не понравится, — следом хмыкнул и Глеб. — Наивно думать, что он не будет этим пользоваться. Долги возвращать замучаешься…

— Слово дворянина, — произнес Вяземский и даже приложил руку к груди.

Что ж так пафосно-то — еще клятву принеси и на колени встань. Даже любопытно стало, насколько легко это слово обналичится.

— А как твоя машина оказалась у моего отца? — спросил я. — Только не говори, что тоже проспорил.

— Ну, — немного неловко усмехнулся наш новый знакомый, — к тому моменту она уже была как бы и не моя. Отец отобрал. Ну в общем, было за что… И возвращать ее мне наотрез отказался. Я даже толком покататься не успел. Потом она долго стояла в гараже без дела. А потом он подарил ее Григорию Марковичу…

И Савелий тоже говорил, что машину его мессиру подарил человек, которому тот очень помог. Получается, помог он князю Вяземскому. Надо же, думал до уровня высшей аристократии отец даже не добирался, а он, получается, и там отметился.

— И за что твой отец подарил машину моему?

— Мне бы не хотелось об этом говорить, — мигом посерьезнел Вяземский.

— Но ты же теперь мой должник, — напомнил я. — Слово дворянина дал…

Он растерянно хлопнул глазами. Ну да, давать-то слово куда легче, чем отвечать за него.

— А я говорил, — влез сверху Глеб, — тебе это не понравится. Быть его должником вообще опасно для здоровья.

Вот уж кто бы говорил — не будь меня, и твоего здоровья уже давно бы не было. Как впрочем, и здоровья нашего нового знакомого, что тот тоже прекрасно понял. После пары мгновений колебаний княжеский сынок заговорил — довольно тихо, будто опасаясь, что спящие в соседних камерах пьяницы захотят подслушать.

— Думаю, вам можно рассказать. Но только, пожалуйста, пусть останется между нами… — он еще понизил голос. — Год назад мой младший брат сильно заболел. Ни с того ни с сего. Первые дни просто жаловался на головную боль, потом полопались капилляры в глазах, потом стал кашлять кровью. Врачи развели руками, а наш семейный колдун сказал, что это проклятие. Но время шло, а снять не мог. А на третий день брат просто не проснулся…

На пару мгновений камеру окутала тишина.

— Я еще ничего страшнее не видел, — продолжил Вяземский. — Он лежал весь бледный, будто высохший, как соломенная кукла. Как в кому впал… Вот тогда отец и позвал Григория Марковича. Вся столица знала его репутацию — для него не было невозможного. И он помог. Отец после предложил ему стать семейным колдуном, но мессир отказался. Хорошо хоть, машину принял… Так что мессир Павловский спас нашу семью. Уже дважды, — парень неожиданно улыбнулся, кивая на мою печатку. — Только про второй раз я отцу говорить не буду. Ладно? А то он меня сам убьет…