На этом весь инцидент был исчерпан, тем более, что Харбинские газеты опубликовали уже в вечернем их выпуске тождественное их заявление.

Генерал Унтербергер встретил меня на Пограничной в состоянии, близком к панике. После принятия почетного караула, как только мы остались вдвоем в моем вагоне, он сказал мне, что не сомневался ни на минуту, что случившееся событие только ускорить развязку, и не пройдет и нескольких дней, как мы узнаем о нападении Японии на нас.

Говорить о том, каких усилий стоило мне, чтобы привести его в более спокойное настроение, - просто не стоит, и я думаю, что при всем кажущемся успокоении, он продолжал {400} в душе не верить и все твердил об одном: "Вы должны убедиться сами в нашей беззащитности и доложить о ней Государю". Зачем он настаивал о моем прибытии в Хабаровск, к чему показывал он мне свою Амурскую Флотилию, пригодную разве только для борьбы с Китаем, но не имеющую ни малейшего значения в отношении отражения нападения Японии, зачем потребовал он, чтобы я совершил вместе с ним переход на Аскольде из Владивостока в Новокиевское селение, как избранное им новое место укрепления нашего побережья, - остается мне совершенно непонятным до сих пор. Пользы от этих экскурсий я никакой не извлек, время потерял, и отнял не мало дней от пребывания в Харбине, заставляя потом и себя и всех отнимать ночные часы для работы.

Но я могу сказать по совести, что на Владивостоке я дал все время, которое было необходимо для выяснения как самому себе, так и генералу Унтербергеру неправильности его телеграмм с обвинениями Министерства Финансов в не предоставлении нужных кредитов на оборону этого лучшего нашего опорного пункта на Тихом океане, представляющего, своими естественными условиями, все удобства сделать его трудным для захвата. Впрочем, к чести Генерала Унтербергера нужно сказать, что он руководствовался почти исключительно теми ответами, которые ему давало Военное Министерство на его настояния, и не дал себе труда проверить на месте неправильность их.

Зато мне, прибывшему со всеми данными о размерах кредитов, и использованных Военным Министерством, не стоило большого труда разъяснить ему на месте же истинное положение вещей, и как человек честный, хотя и ограниченный, он быстро перешел из моих обвинителей - в самого ревностного защитника моего перед Военным Министерством, когда последний, тотчас по моем возвращении и представлении Государю отчета в поездке, возобновил свою песню о вечных затруднениях, чинимых мною.

С разрешения Генерал-Губернатора, его военные подчиненные открыли мне все безнадежное положение крепости и всю ее беззащитность, вытекавшую из того, что все их представления годами лежали без движения в Военном Министерстве. Дело доходило до прямого анекдота и было просто смешно, если бы не было на самом деле грустно, как один из образчиков того особого отношения к своим обязанностям, которыми отличался Военный Министр Сухомлинов.

После целого ряда сношений с управлением {401} Владивостокской крепости, Главное Инженерное Управление наметило общий план обороны крепости и поручило детальную ее разработку инженерной части крепости. Последняя составила детальный план и послала его в Петербург. Долго лежал этот план без всякого ответа и ни сметы, ни детали плана не были даже затребованы.

В один прекрасный день Комендант крепости получает шифрованную телеграмму Военного Министра такою содержания:

"Государь Император лично интересуется знать, когда будет закончено сооружение оборонительной линии № такой-то и в частности высоты "270".

Изумлению в управлении крепости не было конца, потому что не только сооружение этой линии не было начато, а следовательно и вопрос о сроке окончания становился непонятным, но самое существование этой оборонительной линии было под сомнением, так как взгляд да нее строителя крепости Генерала Жигалковского не разделялся Комендантом и вызывал большие споры в Главном Инженерном Управлении, да и сам Генерал-Губернатор Унтербергер, по специальности военный инженер, далеко не был вполне убежден в пользе именно этой линии и в частности высоты № 270.

Меня свозили даже взглянуть на эту спорную высоту, которой Ген. Жигалковский придавал значение первостепенной важности, как пункт, дававший наибольший простор обстрела, но из моей экскурсии ничего не вышло. Мы попали в такой туман, даже не доехавши до высоты 270, что пришлось спуститься вниз, не вынеся никакого впечатления.

Уже после моего возвращения в Петербург, я имел случай говорить об этом инциденте с помощником Военного Министра Поливановым, который сказал мне, что он хорошо знает весь спорный вопрос, вполне разделяет взгляд Ген. Жигалковского, но в Главном Инженерном Управлении держатся совершенно иного взгляда, и вероятно дело потребует особого исследования на месте раньше, чем будет принято какое-либо решение.

Чем кончился этот вопрос, я так и не узнал до самого моего ухода из Министерства, пять лет спустя.

Польза от пребывания моего во Владивосток была, однако, немалая. Я оставил в руках Ген. Унтербергера точный перечень кредитов, открытых на Владивосток и не израсходованных на месте. В обмен я получил от крепостного {402} управления любопытное извлечение о переписке его с Петербургом и самый красноречивый перечень тех вопросов, по которым или не было получено никакого ответа в течение нескольких лет или получались указания, сводившиеся к пересмотру ранее решенных дел и предложение разработать те же вопросы в совершенно новом направлении. Инженерное управление бросало сделанную работу, принималось за новую и опять получалась только невероятная волокита.

Передавая мне эти справки в присутствии Коменданта и Ген.-Губернатора, Генерал Жигалковский совершенно открыто заявил, что ни он, никто из его сотрудников совершенно не верит тому, что когда-либо начнутся настоящие работы, и что прав был в сущности Ген. Редигер, предлагавший еще в 1905 или 1906 году, - просто упразднить Владивостокскую крепость, потому что, как он, так и все местное Управление инженерной частью крепости только даром получает жалованье я занимается всем надоевшею бесплодною перепискою, в пользу которой никто не верит.