Все это я изложил в моем отчете, представленном Государю, смягчив только краски, но не скрыв от Него ничего из вынесенных впечатлений.

Вернувшись в Харбин под самым грустным впечатлением, я мог только успокоить Ген. Унтербергера тем, что его опасения относительно близкого нападения на нас Японии не отвечают действительности, как и виновность Министерства Финансов в создавшемся положении. К чести Ген. Унтербергера я должен сказать, что его панические телеграммы с тех пор совершенно прекратились, как перестал он в своих донесениях Государю ссылаться на безнадежное состояние Владивостокской крепости по неассигнованию необходимых кредитов.

Мне же лично, при нашем расставании на Пограничной, он сказал прямо, что не понимает как можно быть настолько недобросовестным, как, выяснилось теперь, было Военное Министерство, или в сущности - Военный Министр.

Описанию положения Владивостокской крепости я посвятил особую, конфиденциальную часть моего общего доклада и не сообщил ее никому, кроме Председателя Совета Министров, о чем и доложил Государю, представляя Ему оба мои доклада.

Возвращение мое в Харбин из поездки в Хабаровск и Владивосток доставило мне ряд благоприятных впечатлений в связи с последствием убийства Князя Ито. Харбинские {403} газеты были полны самых разнообразных сведений, заимствованных ими из прибывших японских газет. Все они в один голос говорили о том, что как в правительстве, так и общественном мнении Японии не осталось и следа сколько-нибудь неблагоприятных впечатлений от действий русской власти в момент печального события.

Газеты наперерыв оправдывали действия железнодорожного начальства и слагали с него всякую ответственность за случившееся, открыто говоря, что дорога не могла не предоставить японскому консулу всей свободы действий, коль скоро он сам просил об этом и принимал да себя всю полноту ответственности. Были даже и такие суждения, что каждый японец, который заявил бы о своем желании представиться своему сановнику в минуту его прибытия и не получил бы почему-либо на то разрешения железнодорожной власти, имел бы право жаловаться на стеснения, и русское управление дорогою не избежало бы самых неприятных последствий за сделанные им распоряжения, хотя бы они были внушены самыми лучшими побуждениями.

Наш посол в Tокио прислал мне телеграмму, передавая соболезнования японского правительства но случаю печального события и передавал лично мне самую искреннюю его благодарность за оказанное мною внимание покойному Князю Ито, прося меня передать ее всей русской администрации, проявившей столько трогательного внимания в критическую минуту.

Это демонстративное внимание ко мне проявилось затем несколько дней спустя, еще до выезда моего из Харбина, особенно рельефно по поводу похорон Князя Ито.

По личному распоряжению Императора установлен был особый торжественный церемониал погребения Князя Ито и одним из пунктов его было указано, в виду огромного количества венков и всякого рода эмблем, возложенных на гроб умершего, - допустить до внесения в место погребения только три венка - от Императора, от вдовы Князя Ито и тот, который был возложен мною в минуту его кончины. Таким образом, скромный венок, найденный мною в магазине Чурина, остался на могил убитого и хранится на ней, вероятно, и сейчас.

Газеты, кроме того, в целом ряде статей возвращались все к тому же вопросу о том, как отрадно было бы свидание двух сановников, если бы оно могло быть доведено до дружеской беседы между ними, потому что Князь Ито, исполняя волю {404} своего Императора, имел в виду только еще более сблизить взаимные интересы двух народов в целях устранения всякой неясности в их взаимных отношениях.

Tе же самые мысли повторил мне потом; тотчас по моем возвращении японский посол барон Мотоно, когда я npиeхал к нему, опередив его моим визитом.

Все последующие дни до выезда моего из Харбина, в обратный путь ушли на беспрерывную работу по самым разнообразным вопросам, касавшимся дороги и ее предприятий.

Я не говорю вовсе о том, насколько моя задача была облегчена тем особым вниманием и помощью, которую я встретил от всех, без всякого исключения, лиц н учреждений, с которыми мне пришлось встретиться в эту пору. Каждый не знал чем проявить мне свое внимание, - видимо у всех сохранилось в памяти то отношение, которое я проявил в пору войны и не раз, при довольно острых разногласиях, в особенности в Городском Совете, точка зрения дороги получала свое осуществление только потому, что мой авторитет всегда был на стороне дороги, правда, проводившей справедливую и легко защищаемую политику.

Но еще полезнее для меня была открытая возможность знакомиться с самым интересным для меня и всего менее ясным вопросом о том каково было в ту пору положение Китая, и насколько мы могли быть спокойны за то исключительное положение, которое занимала Россия с точки зрения ее концессии в Манчжурии.

Отношения с самыми разнообразными людьми, как во Владивостоке, так и еще более того в Харбине, не оставляло для меня места какому-либо сомнению в том, что китайская власть слаба до последней степени и совершенно неспособна ни на какое сопротивление нам, если только мы стояли на почве нашего контракта. Она желала только одного - чтобы ее никто не трогал и не пытался приобретать для себя каких-либо новых преимуществ, так как за всякой уступкой в нашу пользу автоматически шли попытки со стороны других стран, выговорить для себя какие-либо компенсации.