— Нет, — сказала Сельма, но что ей было бы кстати, если бы оптик сейчас исчез, да ведь это и не составит труда, если он так и так не имеет своего «Я», но оптик остался сидеть и продолжал делать в тексте пометки.

— Если Луиза ему позвонит, пусть непременно спросит его, что это означает, — пробормотал он, и тут я позвонила Сельме.

— Ну? Ты уже звонила ему? — спросила она.

— Разумеется, нет, — сказала я.

Я еще не позвонила Фредерику, потому что боялась войти в ступор. Всегда, когда речь идет о чем-то важном, я моментально вхожу в ступор. Из-за этого я чуть не провалила выпускной экзамен, я не смогла сдать на права с первой попытки, я вошла в такой ступор, что у меня и машина заглохла, а после собеседования в книжном магазине господин Реддер принял меня вместе с моим ступором только потому, что больше не было претендентов.

— Я решила, что позвоню лучше тебе, — сказала я Сельме. — Как дела-то?

— Хорошо, — сказала Сельма. — Но у оптика не очень. Он утверждает, что он дверь на петлях.

— Скажи ей, пусть спросит у него насчет исчезновения, — напомнил ей оптик.

— И ты должна спросить монаха, как это так, что не видишь того, чего не пытаешься видеть, — сказала Сельма. — Или что-то вроде этого.

— Так, значит, она ему еще не позвонила? — спросил оптик.

— Нет, — шепотом ответила Сельма.

— В буддизме ведь часто речь идет о том, чтобы ничего не делать, — сказал оптик.

— Я зайду сегодня вечером, — сказала я, и, когда я зашла, оптик все еще сидел за кухонным столом и читал, а Сельма орудовала толкушкой для картошки так, будто хотела доказать, что кое-что очень даже может исчезнуть.

— Ну что, похожа я на человека, говорящего без запинки? — спросила я.

— Да, — сказал оптик, который не слушал меня из-за своего чтения.

— Да, — сказала Сельма, которая не слушала меня из-за того, что толкла картошку.

— Тогда я сделаю это прямо сейчас, — сказала я. — Сейчас я ему позвоню.

— Хорошо, — сказали Сельма и оптик, не поднимая глаз от сплошь промаркированного чтения и от картошки, раздавленной до неузнаваемости.

Я пошла в гостиную, сняла трубку и стала набирать номер. Когда я дошла до половины, ко мне вбежал оптик и нажал пальцем на рычажок.

— Не делай этого, — сказал он.

Я посмотрела на него.

— Разница во времени, — сказал оптик. — У них там сейчас четыре часа утра.

Я переночевала на раскладном диване у Сельмы в гостиной — чудовище, обитое вельветом в крупный рубчик. Это я часто делала, спала у Сельмы внизу или у моей матери наверху; в отличие от ночей в райцентре ночи в деревне у Сельмы были бескомпромиссно тихими и темными, какими и полагается быть ночам.

В два часа ночи я проснулась. Включила маленькую лампу на столике у дивана, встала и пошла к окну, обходя опасное для провала место на полу, которое оптик пометил красной изолентой. Снаружи было темно. Ничего не видно, кроме размытого собственного отражения в стекле. На мне была ночная рубашка Сельмы, застиранная, в цветочек и длиной по щиколотки.

Я прибавила восемь часов разницы во времени. Если я не позвоню сейчас, подумала я, то я уже никогда не позвоню, и после этого время сдвинется уже навсегда. Я сняла с крючка телефонный провод, свернутый пружиной, вернулась с телефоном назад к окну и набрала номер Фредерика.

Звонки шли так долго, будто пробивались до Японии с трудом — отсюда до райцентра, что уже было достаточно трудно, потом через Карпаты, украинскую равнину, Каспийское море, через Россию, Казахстан и Китай.

Как раз когда я уже думала, что соединение невозможно, что звонку, начатому в Вестервальде, не пробиться до Японии, на другом конце провода сняли трубку.

— Моши-моши, — ответил живой голос. Это звучало как название детской игры.

— Hello, — сказала я. — I am sorry, I don’t speak Japanese. My name is Luise and I am calling from Germany [6] .

— No problem, — сказал бодрый голос, — hello.

— I would like to speak to Frederik, — сказала я в трубку, в темноту за окном, — to Monk Frederik [7] , — и это прозвучало так, будто я хотела говорить с горой, названной именем Фредерика.

— No problem, — еще раз сказал голос, и мне понравилось, как мало было там у них в Японии проблем.

Очень долго я ничего не слышала, кроме шорохов в каналах связи. Пока обладатель бодрого голоса искал Фредерика, я подыскивала бодрую начальную фразу. Об этом мне надо было позаботиться заранее, надо было выработать вместе с Сельмой и оптиком первоклассную фразу, но теперь было поздно, теперь даже второклассную первую фразу не отыскать в плотной темноте за окном. Привет, Фредерик, думала я, у меня есть к тебе профессиональный вопрос по части буддизма. Привет, Фредерик, ну как прошел твой полет? Привет, Фредерик, кстати, о Гессене, и тут к аппарату подошел другой монах, который не был Фредериком.