Я решил, что не разделю судьбу Дугласа Корбина. Я больше никогда не собирался проливать кровь женщины из Лэнгстона.

— Тяни меня сильнее! — Она застонала. — Я ускользаю. Разве ты не видишь?

Подошвы моих ног обгорели, когда я попытался втащить ее на крышу. Шансы были против меня. Физика тоже. Мне пришлось карабкаться в гору по мокрой гальке, волоча кого-то своим собственным весом. — Нужно держаться за водосток. Я должен позвонить папе.

— Я не могу!

— Мы оба упадем.

— Не оставляй меня!

Она думала, что я хотел убить ее или что-то в этом роде? Я тоже был готов опрокинуться.

— Послушай, я могу подержать тебя еще несколько секунд и дать отдохнуть твоим рукам, но тогда ты должна подержать водосток минуту или две, пока они не придут сюда.

Она выскользнула из моей хватки на дюйм. Извивалась в воздухе, как червь.

— Нет! Не оставляй меня! Я не хочу умирать.

— Не смотри вниз, — взревел я, падая на колени и дергая сильнее, изо всех сил. Мне казалось, что мои конечности отрываются от тела. Но она была слишком тяжелой, слишком влажной. — Только . . . просто посмотри на меня.

Давящая, безжалостная тяжесть ее внезапно исчезла. Мое тело дернулось назад. Мой затылок ударился о черепицу. Далекий всплеск ударил мне в уши.

Она упала.

Она упала.

В отчаянии я полз по желобу, щурясь вниз, пытаясь разглядеть сквозь дождь, грязь и густые кусты. Грейс приземлилась на навес, закрывающий пустой бассейн. Брюхо ее было глубоким, и вокруг нее была вода.

Грейслин не двигалась. Ее ноги были в странном положении, и я сразу понял, еще до того, как она начала кричать, что для нее все кончено.

Больше никаких вычурных тюлевых костюмов, русских пачек и танцевальных лагерей в Цюрихе.

Балетная карьера моей сводной сестры закончилась.

Такова была и моя жизнь, какой я ее знал.

Рентгеновские снимки пришли через несколько минут после того, как мы с папой попали в больницу.

Он ни разу не взглянул на меня за все время пути. Я рассказал ему обо всем, что произошло, кроме той части, где я подстрекал ее. Не нужно быть святее папы римского. Кроме того, она выжила, не так ли?

— Однако с ней все будет в порядке. Верно? — Я преследовал его по коридору, покрытому линолеумом, до ее комнаты. Я был так полон адреналина, что даже не чувствовал своих ног.

— Лучше бы она была в порядке, ради тебя, — прорычал он, глядя вперед. —Чем вы двое там занимались?

— Играли в игру.

Он фыркнул.

— Ты играешь по высоким ставкам. Типичный мужчина Корбин.

Какое отношение ко всему этому имеют стейки? В любом случае, я всегда был любителем бургеров.(игра слов: stakes-ставки, steaks – стейки)

— Хорошо это или плохо? — Спросил я.

— Проще говоря, это неизлечимое состояние, возникающее из-за слишком большого количества денег, слишком большого эго и слишком большого количества времени. — Он одернул свои кожаные перчатки за пальцы. — Мы, Корбины, склонны быть мятежниками, у которых есть причина. Надеюсь, ты не убил свою сестру. Обуздай свою личность, дитя.

Это было самое большее, что он говорил мне за месяцы, может быть, даже годы, так что я наслаждался этим. Дело было не в том, что он игнорировал меня. Папа хорошо заботился о том, чтобы я получал отличные оценки, посещал внеклассные мероприятия и тому подобное. Он просто не любил много разговаривать.

Вердикт пришел вместе с рентгеном. У Грейслин были сломаны две ноги и небольшой вывих позвоночника, который потребовал хирургического вмешательства.

Она также страдала от тяжелого случая быть мешком с дерьмом.

Последнее не было медицинским диагнозом, но, тем не менее, было правдой. Как только подействовали болеутоляющие и ее ноги были загипсованы, она указала на меня обвиняющим пальцем, сузив свои смоляные глаза.

— Это он. Он сделал это со мной. Он толкнул меня, мама.

Это был первый раз, когда я действительно потерял дар речи. Толкнул ее? Я пытался спасти ее, и она чертовски хорошо это знала.

— Ебанулась! Ты побежала по уступу и упала, — горячо сказал я. — Я пытался поднять тебя обратно. Ты чуть не оторвала мне руки. Вот, я могу это доказать.

Засучив рукава, я повернулся, чтобы показать папе и Миранде следы, которые Грейслин оставила на моей коже. Они были красными, глубокими и воспаленными, уже наполовину превращающимися в шрамы.

Грейслин категорически покачала головой.