«Если полечу на Марс, — мрачно подумал Почтарь, — фиг останусь на орбите!»

— Штатно включился двигатель посадочной ступени, — толкнулся в уши напряженный голос Кубасова. — Высота пятнадцать километров, до места посадки четыреста восемьдесят километров. Всё в норме.

Павел замер, думая, что в ЦУПе пульс частит у всех. Он раздраженно вытер потные ладони о скафандр.

— Высота два запятая четыре километра, восемь запятая два километра до места посадки. Горизонтальная скорость сто пятьдесят два метра в секунду, вертикальная — сорок пять запятая семь метров в секунду. Начинаем дальний подход…

«Всё будет хорошо, как Мишка говорит, — успокаивал себя Почтарь, — иначе это не жизнь, а свинство…»

— Высота сто пятьдесят метров, — бормотал Рюмин вполголоса, чтобы не отвлекать тезку. — Расстояние до места посадки пятьсот пятьдесят метров. Горизонтальная скорость шестнадцать запятая восемь метров в секунду, спуск почти вертикальный. Начали ближний подход…

«Еще немного, еще чуть-чуть… Последний бой…»

— Высота сорок шесть метров… вертикальная скорость ноль девять метров в секунду… Высота шесть, скорость ноль пятнадцать… Есть контакт! Мы сели!

— Ур-ра-а! — завопил Павел.

Спустя полторы секунды его торжествующий клич подхватил весь ЦУП.

Суббота, 4 июля. День

Щелково-40, проспект Козырева

Монтаж новой хронокамеры (как хвастливо рассудил Корнеев — «третьего поколения») мы закончили, хоть и вчерне. Сама камера не изменилась — тот же стеклянный куб с наплывами составных магнитов сверху и снизу, плюс пристыкованный сзади техотсек. Удачная конструкция, чего ее перекраивать? А вот тахионный излучатель здорово «усох» — между толстым диском эмиттера и камерой мы вставили раздутый цилиндр УСП — установки совмещенных полей. Сразу большой, жирный плюс — мощность выросла чуть ли не втрое. Да и минус радовал наши души — тонн двадцать веса долой! Ни тяжеленных медных катушек, ни дорогого и капризного охладителя на жидком гелии. Красота!

НИИ Времени я покинул ровно в пять вечера, и гордо уселся в новенькую «Волгу» ГАЗ-25 — всю Ленинскую премию на нее истратил. Но машинка у горьковчан получилась — очень даже ничего. Движок в сто девяносто пять «лошадок», коробка-автомат, как у «Чайки», а уж до чего мягко катится! Так бы и ехал без остановки. Вот, что животворящая конкуренция делает, хоть и социалистическая!

С улыбкой послушав сытое урчание мотора, я нежно отжал рычажок, переводя с «С» на «Д», и машина тронулась, радуя водительское сердце. Судьба, однако, была сегодня горазда на пакости. Зазвонил радиофон.

— Алё? — недовольно буркнул я.

— Ты где? — по салону загулял напряженный голос Киврина. — Можешь подъехать к институту?

— Очень нужно? — вздохнул я, капитулируя.

— Чрезвычайно! И срочно. Марину я уже вызвал…

— Марину? Она же в отпуске, в Багдаде!

— Она в Москве, со всем семейством… — сухо парировал Володька, и закончил на нерве: — Давай, скорее!

Поминая работу, коллектив и аналитический отдел нехорошими словами, я развернулся на площади Френкеля, и вернулся в НИИВ. Правда, дверцей новенькой «Волжанки» не хлопнул — аккуратно прикрыл, до жирного клацанья замка.

«Ну, что у них там еще не слава богу? — растревожился я, шагая по светлому коридору. — Кто и чего учудил? Корнеев? Или Почкин? Да все они такие… Сякие…»

Переступив высокий порог лаборатории, мне пришлось остановиться, раздираемому целым набором шекспировских страстей.

В сторонке мялись нахмуренный Киврин и растерянный Корнеев. К Витьку жалась Ядвига, снедаемая любопытством, а на диван изящно присела Марина в стильном платье, непривычном для наших широт. Прислонясь к хронокамере и сложив руки на груди, стоял Ромуальдыч, задумчивый и рассеянный.

А в кругу зрителей топтался Миша Браилов, оглядываясь тревожно, даже, по-моему, подавленно. Как и все, кроме меня, он был затянут в белый халат, а его ногу в джинсовой штанине обнимала маленькая девочка, светленькая и большеглазая. Два огромных пышных банта придавали ей сходство с Чебурашкой.

— Мишка!

— Ленка!

Лишь сейчас я разглядел Браилову — из-под ее расстегнутого халата выглядывал симпатичный обтягивающий костюмчик цвета кофе с молоком.

— Погоди, Дениска, мне надо с дядей поцеловаться! — звонко объявила Лена, пересаживая с колен на диван годовалого малыша, и упруго вскочила: — Мишечка! Как же я по тебе соскучилась!

Марина с Ядзей улыбнулись одинаково — многозначительно, а Лена подбежала ко мне, и повисла, обнимая за шею и болтая ногами.

— И-и-и! — пищала она между крепкими поцелуями. — И-и-и!

Я не без труда удерживал бывшую помощницу, поневоле тиская за попу. Приятные, такие, «нижние девяносто» — круглые, упругие…

Хорошо, хоть «брат-близнец» не видел, куда дотянулись мои пытливые ручонки.

— Где ж вы были так долго? — пропыхтел я. Лена цокнула каблучками, утверждаясь на полу, и мой голос зазвучал вольнее: — Где пропадали?