— Поздравляю, Эмми! Будь счастлива, Серебрянка.

Будто что — то почувствовав, папаша Бильер засуетился, начав приглашать детей в дом.

Заторопились и радушные слуги, и даже, видимо, сами Боги Гранталльского Круга, осыпав поместье мелким, колючим дождем.

— Жениться в дождь, это к прибыли! — грохотал папаша, двигаясь впереди всех, аки матерый, лохматый, с шерстью, забитой репьями, вожак во главе псовой стаи — Хороший знак! Ну всё, детки. Теперь всем привести себя в порядок, потом завтрак. Таааак! Где распорядитель? Распорядитель! Мать его… Где Кортрен? Уволю негодяя!

Тут же, почти без перехода, обернувшись к Диньеру и Эмелине, велел:

— Ну всё, самые близкие уже здесь. После завтрака едем к обряду, там всё давно готово. Пока парни собираются, готовьтесь и вы. После обряда — обед и короткий отдых. Гости прибудут вечером, к самому торжеству. Эмми, не дуй губы. Не порти всем праздник. Живо одеваться. Горничные тебе помогут. Диньер, сынок… Собирайся тоже.

И, тут же ускакал резво, на ходу выкликая куда — то запропавшего поверенного и понося его семью на чём свет стоит.

— Не порти всем праздник, Эмми, — ехидно прошипел вольник в ухо невесте, привлекая её к себе — Иди, одевайся. Только не пяль на себя слишком много тряпья. Избавь меня от тяжелых трудов раздевать тебя… потом.

Тут же выпустив расшипевшуюся злобной кошкой льерду Бильер, проводил взглядом поднимающихся по лестнице Бильеровых отпрысков и черноволосого красавчика, украдкой обернувшегося назад.

«В бубен молокососу надо дать, определённо, — мысль в голове Ланнфеля созрела быстро — Но это позже. После бракосочетания. Этот ли экипаж был на дороге ТОГДА, либо другой, непонятно. Но место мальчишке указать нужно. „Серебрянка“ твоя будет нынешней ночью визжать… подо мной.»

Обряд бракосочетания прошел чинно, торжественно и по провинциальному скучно.

Хмурящийся день то и дело прыскал дождем, ровно гладильщица водой на пересушенные простыни. То вдруг тонкими лучиками света старался проникнуть внутрь крохотной кестии. Потрогать хотелось ему кестиара и толстую книгу в его руках. Коснуться серого, плиточного пола и витражных, расписанных облаками и птицами окон. Поиграть с присутствующими здесь участниками церемонии, заставить их кривить лица, щуриться, прикрываясь ладонями и платками.

— Берешь ли ты эту женщину в супруги, льерд Ланнфель?

— Да, — бухнул вольник, просто физически теперь ощущая мятный холод неприятия, смешанный с мятным же ароматом духов разряженной в белое невесты — Беру.

— Льерда Бильер, теперь ваше слово! Берете ли вы льерда Диньера Ланнфеля в законные супруги?

— Да! — скрипнула Эмелина, подобно несмазанной дверной задвижке — Да. Да, да!

Купленные загодя в Призоне серебряные кольца сдавили фаланги пальцев жениха и невесты.

— Отныне вы муж и жена. Перед Гранталльским Кругом, равно как и перед людьми. Живите честно.

Когда новобрачные повернулись, чтоб скрепить клятвы, данные на бумаге и устно целомудренным поцелуем, вот это «живите честно» прямо таки гудело в головах у них обоих, подобно тяжелой простуде.

— Как получится, — внезапно и очень отчетливо произнесла Эмелина одними губами — Ничего не могу обещать, льерд Приезжий…

— Зато я обещаю, — невероятно тихо, чтобы было слышно только ей одной, прошипел Диньер, обжегши нежную, девичью щеку горячим дыханием — За нас обоих.

Конечно же, этого зловещего обещания не услышал никто, кроме резко округлившей глаза новобрачной.

Вмиг вернулась к ней та памятная ночь. И неудавшийся побег, и холодная трава, скрипящая под ногами в легких туфельках. И жуткий взгляд ледяных, болотно — зеленых глаз, любопытный, тяжелый, вынимающий душу…

Запаниковав, новоиспеченная льерда Ланнфель начала извиняться за свою несдержанность перед супругом, как только они оказались в экипаже.

— Я пошутила, — старательно принялась она нагонять слезы в сухие глаза и картинно прикладывать руки к груди — Прошу прощения! Я ничего дурного ввиду не имела, вот правда…

Ланнфель же, развалясь на сидении, расхохотался и, теперь — то уж осмелев окончательно, принялся оглаживать стройные ноги жены, задрав её пышную, белую, шелковую юбку до пояса.

— Ночью извинишься, — горячо шептал он, давя поцелуями слегка выпущенные из лифа платья тугие груди — А может, и раньше? Теперь можно. Даже папашка твой ничего не скажет. Ты моя жена, Эмми… моя. Жаль, сейчас не успею тебя отыметь… Почти приехали.

— Да, — содрогнувшись от страха и ещё какого — то странного, чужого, незнакомого ощущения противной дрожи между бедер, Эмелина быстро застегнула платье — Приехали, льерд.