Поверенный исчез тут же, словно той самой серебряной пылью рассыпался.

Хотя какая пыль, толстячок скорее брызгами шкворчащего на сковородке сала распадется, пыль же нежная, серебряная не для него, совсем не для него.

«Ничего, — катал в черепной коробке Ланнфель тяжелые мысли горящими колючими шариками, следуя за веснушчатым парнем — слугой, давя грязными подошвами полусапог сначала потертый ковер холла гостевого дома, а потом обшарпанные ступени лестницы наверх — Женюсь, пару ночей отшарахаю супругу, и всё пройдет! Вряд ли на что — то большее та дурища сгодится… Поместье отстрою на Бильеровы деньги… Интересно, какая она, эта Эмелина? Лицо волшебное, а если жопа шириной с городские ворота? Или сиськи, как у старой суки, до земли? Хм, нет. Вряд ли. На портрете она по плечи нарисована… Ладненькая! Да и в Астсонском Роде жирдяев, вроде, не было… Вряд ли жопастая. Беленькая, смазливенькая!»

Оказавшись в номере и стянув с себя нечистое, тюремное тряпье, обратился к хлопочущему вокруг купели слуге:

— Слушай, парень… Вот что. Сейчас отмоюсь, кувшин вина мне принеси. И скажи, давалка здесь какая нибудь имеется? Но! Чтоб не старая и не жирная. И не заразная, а то притащишь абы кого, а мне оно без надобности. Не беспокойся, оплачу всё. Деньги у меня есть.

Деньги и верно, были. Немного злоток, незадолго до освобождения выигранных в стукалку у товарищей — сидельцев и Пиора, того самого разобиженного охранника, проводившего Ланнфеля от ворот Каземата добрыми словами…

— Сделаем, — кивнул служка — Пока мойтесь, обедайте, а после и вина вам принесу, и девку приведу!

И, похабно хихикнув, добавил:

— Не старую, льерд.

…Шлюшка, назвавшаяся Анхеликой, и вправду оказалась не старой.

Мельком взглянув на неё, Диньер тут же пожалел, что заказал именно такую! Если б гостиничный служка приволок сейчас какую нибудь потасканную, размалеванную, пропитую бл*дь с побитой рожей, было бы легче…

Пепельно же белые кудри Анхелики, голубые глаза, осторожные движения и тихий голос тут же принялись тормошить воображение, убаюканное было размышлениями о выгодной женитьбе, словно сонным заклинанием.

— Деньги покажите, льерд, — хрипнула девица, расстегивая лиф платья — Уж извините.

Ланнфель бросил на стол две злотки, ровно столько она запросила.

Шлюха, довольно кивнув, завернула подол, желая показать товар «лицом». Ткань поползла вверх, обнажая стройные ноги в грязноватых, дешевых чулках и впалый живот.

— Садись на стол, — приказал вольник — Ноги шире. И сиськи покажи! Сколько тебе?

Вопрос о возрасте вылетел сам, уже совершенно непонятно почему.

— Двадцать два, милый, — утробно гыкнула девка — Взрослая, не бойтесь. Просто выгляжу так.

«Надо же… ТОЙ тоже двадцать два…»

— Ну давайте уже, — поторопила, обнажаясь по пояс — Время дорого, льерд.

Быстрое сношение не принесло Ланнфелю ничего, кроме тревожного чувства опустошенности и прилипшей к коже нечистоты, несмотря на ароматную, горячую ванну.

Потаскуха уже ушла, он же всё ещё сидел на столе и пялился в пустоту, в потертый край ковра, в облачко неизвестно откуда взявшейся здесь серебряной пыли…

Даже вино и курево не помогли, да и ночью снилась какая — то дрянь!

Поэтому на рассвете, когда в дверь стукнулся Кортрен с известием о том, что пора ехать в Бильер, совершенно измотанный Диньер, как с цепи сорвался с постели.

Так и отправился вольник на знакомство с будущей роднёй уставший, невыспавшийся, мучимый ломотой в чреслах и всём теле, с больной, тяжелой головой, полной видений и ядовитой, сладкой, серебряной пыли…

Бедный, бедный, мать его, льерд Ланнфель! Жалко было беднягу, страсть как жалко…

Глава 2

Спустя некоторое время, как раз в тот момент, когда накормленные и отдохнувшие за ночь кони покатили весело постукивающий колесами экипаж прочь из города, у страдахи Ланнфеля родилась мысль.

Здесь надо сказать, что ничего в мире не рождается случайно, всему есть причины, и достаточно веские. Но не об этом сейчас речь.

Просто наш вольник, будучи кем угодно, а совсем дураком всё ж таки не был. Он отлично понимал, что волшебный жар, рожденный вынужденным, долгим воздержанием, красотой образа, спящего теперь в закрытом накрепко медальоне и мечтами просто от пары тычков в случайную шлюху не остынет. Стоило хоть немного, а отвлечься от маревного, беленького личика невесты, намертво, казалось впечатанного в раскаленную, болящую башку и слабо, но ноющую плоть.

С медальоном Диньер решил пока не расставаться.

На предложение поверенного вернуть образок, повел себя грубо и невоспитанно, рявкнув дурным ослом:

— Тебе чего? Никуда не денется у меня из кармана! Твоя побрякушка? Нет? Ну так чего печешься? Бильерово имущество, Бильеру и верну… А не верну, так и ничего. Не обеднеет.

Кортрен же ответил на это рявканье поспешными кивками и успокаивающими взмахами рук.

— Конечно, конечно, льерд, — доверительно шепнул он — Не стоит так нервничать, прошу прощения, если я доставил вам беспокойство! Как вам будет угодно.