Вольник напрягся.

Отлепившись, наконец, от изгороди, нахмурил брови. Да, о его крепко пьющем все последние годы папаше и о нём самом могли ходить сплетни, Диньер это отлично понимал!

Однако же, пусть покойный Глава Рода Ланнфель всего лишь жалкий пропивоха, а он сам, Диньер — бывший казематник без роду и племени, тем не менее стоит выдрать особо трепливым сплетникам их гадкие языки, да и позасовывать в поганые глотки, поглубже!

— Не им судить, — рыкнул вольник, одновременно присвистнув сквозь зубы — Сами гадят не цветочками, а всё же обычным дерьмищем.

— Они и не судят, — запротестовал поверенный — Вы превратно всё поняли, любезный льерд… Наоборот, мужички искренне жалеют погибшего, спокойного ему сна! Просто слухи, да страшные байки, как часто бывает в подобных случаях.

Спохватившись, что, вероятно, говорит уже лишнее, Кортрен было замолчал.

Но потом, поддавшись тяжелому, вопросительному взгляду изумрудных глаз наследника, тяжело вздохнув, продолжил:

— Ну, говорят разное… Вроде как отца вашего иногда видно в окнах второго этажа, если поздно ночью пройти мимо этих мест. Как будто стоит он, в руках сжимает канделябр и смотрит на дорогу. На то место, где она была раньше, за воротами. Иногда слышат, как рыдает здесь кто — то. Словом, обычные страшные рассказы для впечатлительных женщин и детишек. Льерд Бильер не любитель таких сказок, пару раз даже секли особенно искусных врунов по его приказу, но всё же время от времени идут шепотки! Всем рты не завяжешь, сами понимаете. Не смотрите так. Не берите в голову. Глупости это. Ваш папаша магом либо заклинателем не был, с чего ему бродить после кончины? Ясно, что мужичье дрянь плетет. Я вообще, к чему это начал… Вы, если всё же решите здесь строиться, в деревню нанимать работников не ходите. Эти олухи не пойдут сюда из страха, который сами себе и напридумывали. Из Призона придется везти артель, да… Это, разумеется, выйдет дороже, хотя как сказать! Сейчас везде упадок, может и найдутся работники за умеренную плату? На всё воля Богов, может, вам и повезет…

Странно сказать, но после этой торопливой тирады Ланнфель почувствовал себя намного легче!

Россказни и страшилки о неупокоенном духе… Всего — то! Ожидая разной грязи и насмешек, Диньер освобожденно выдохнул.

— В самом деле, дрянь, — пробормотал, отвернувшись от ожидающе глядящих на него черных провалов, совершенно не страшных в дневном свете — Ладно, Кортрен. Едем к Бильеру.

…На сей раз дорога оказалась недолгой, до поместья будущих родственников отсюда было рукой подать. «На два удара кнутом», как говорится.

Маленьким пирожным, которое смогло немного подсластить горькое пойло прошлого и хоть чуть подтопить застрявшие в горле вольника острые льдинки, явился необычайно теплый для осени, только что расцветший день.

И сияющие под светом новенькие ворота аккуратного поместья Бильер, широко распахнутые двумя приветливыми стражниками.

И, не ускользнувший от зоркого глаза сидельца тоненький, почти девчоночий силуэт, прячущийся за приоткрытой шторой в окне первого этажа.

И несколько облачков сверкающей, серебряной пыли, ссыпавшейся с ближайшего, красиво остриженного куста борнизонки с уже начавшими увядать, но всё еще сочными и крепкими, округлыми, бело — зелеными листьями…

Глава 3

Едва оказавшись в небольшом холле особняка Бильер, Дюн Кортрен тут же, перепоручив Ланнфеля молодому слуге, встретившему их у входа, проворно укатился самолично уведомить хозяина о прибытии.

Сбросив на руки служке тяжелый плащ, ещё пахнувший новизной и отлично выделанной кожей, вольник огляделся по сторонам.

Судя по размерам парадной комнаты, дом Бильера впечатления громадины не производил.

Однако, пахнувший хорошим деревом, добротностью и дорогой краской, отстроен казался ладно и хорошо. Мебели во входном коридоре было немного. В глаза бросились пара бордовых диванов, обтянутых грубым бархатом, несколько ровно, словно по линейке выставленных гнутоногих стульев, да громоздкие, уродливые напольные часы в углу…

Кажется, в поместье Ланнфель были такие же, только чуть меньше? Или нет? Ну да, всё же меньше.

Вольник прикрыл глаза, слегка качнулся и заложил руки за спину.

Часы отца были меньше. Точно меньше! Ниже и приземистей. Корпус их, со временем обшарпавшись, растерял блеск, покрывшись вязью мелких трещин, царапин и сколов. Сеточки повреждений напоминали паучьи лапки маленькому Диньеру, завораживая и одновременно пугая мальчика. Иногда ему казалось даже, что странные картинки вот — вот оживут, пауки разбегутся, покинув выпуклые, деревянные бока часового корпуса, освобождая скрытую под ними новую, хорошо проморенную грандской смолой поверхность.

ТЕ часы были меньше, проще и дешевле.

Кроме того, они часто останавливались, скрипели и путали время, показывая час раньше, либо час позже. Причём, начиная внезапно бежать, принимались задыхаться подобно суматошному, везде опаздывающему человеку, вдруг внезапно замирали, стараясь привести в порядок дыхание и сердце, бьющееся где — то в висках…

«Интересно, — мысли наследника потекли жидким киселем, кончики пальцев отчего — то онемели, а горло принялось отчаянно чесаться — Когда горел дом, часы ещё были там? Или же папашка пропил их много раньше до всего этого?»

И, если они были там, то как они горели? Остановились? Или же наоборот, принялись наращивать ход, отчаянно пытаясь «надышаться» перед смертью?

«Тьфу, пропасть, — мысленно сплюнул Ланнфель — Лезет в башку разная дрянь! Вот же, тоже мне беда, часы сгорели. Сгорели и сгорели, мать их так. В Каземате и не думалось о таком. Видно, визит в родные места попросту бередит ум подобным, совершенно идиотским образом…»

Желая отмахнуться от мыслей о часах, мертвом папаше, заросшем быльем и дерьмом унаследованном имении, серебрянопыльном образе будущей супруги и прочей дряни, вольник задрал голову, собираясь разглядывать потолок.