— Кассандра, а когда у тебя день рождения? — интересуется Глория.

— Двадцать четвёртого декабря.

И тишина. Три пары глаз странно смотрят на меня несколько секунд, а потом девчонка восклицает:

— Я же говорила, что она — твоя судьба! Говорила, а? — хохочет, пихая брата в плечо. Тот, не обращая внимания на сестру, уточняет у меня с восторженным удивлением:

— Серьёзно? Ты тоже родилась на Рождество, как и я?

— И родились они в один день, — копируя мужской бас, Глория продолжает вещать на фоне, а меня накрывает странное чувство. Что-то похожее я испытывала в тот день, когда соединились наши ладони. Чувство родства и необъяснимой близости с этим человеком. Как так может быть, что из трёхсот шестидесяти пяти дней в году мы с ним выбрали один на двоих?

— Лишь бы не умерли, — хмыкает Брайан, отпивая из своего бокала, а потом поспешно переводит разговор на другую тему: — Тебе положить вон те невкусные шарики? — Чуть склонив ко мне голову, он пальцем показывает на тарелку с какой-то нераспознаваемой закуской, чем-то похожей на крохотные кусочки мяса под шапочкой сыра.

— Давно мечтала попробовать что-нибудь невкусное, — подыгрываю ему шёпотом, потому что чую явный подвох.

— Кассандра, не обращай внимания на этого наглеца, — осаждает своего сына Норман, весело посмеиваясь. — Он просто хочет, чтобы ему досталось побольше. — И выкладывает на мою тарелку несколько шариков, которые оказываются фаршированными шампиньонами. Ни разу не пробовала ничего подобного, но от одного вида у меня уже слюнки текут.

Брайан, будто прочитав мои мысли, без лишних слов ворует у меня один и махом закидывает в рот, нагло улыбаясь. Не понимаю, он снова стал прежним или мне это только кажется?

— Сынок, дай девочке поесть нормально, — укоряет его мать, которая между делом добавляет мне в тарелку довольно большой кусок индейки и картофель. Они решили меня откормить на убой?

— Привыкай, теперь тебя не выпустят из-за стола, пока не съешь всё! — добавляет Глория, со смехом надувая свой живот.

Вся эта ситуация разряжает обстановку, и я даже немного расслабляюсь, но, когда все приступают к ужину, я вдруг вспоминаю, что совершенно не умею орудовать ножом и вилкой. Делаю вид, что этикету за столом я научилась с пелёнок, и, молясь о том, чтобы у меня всё вышло с первого раза, начинаю пилить индейку. У меня получается ужасно, потому что она елозит по тарелке, норовя катапультировать в чью-нибудь сторону. В тишине столовой этот натужный скрежет столовых приборов звучит, как расстроенная скрипка. Я попеременно то краснею, то бледнею от того, что выставляю себя бескультурной невеждой.

— Кто придумал эти ножи, а? — Брайан откладывает свой нож в сторону и, воткнув вилку в свой кусок, откусывает прямо от него, прикрывая глаза от блаженства. — Мам, отпад! — поднимает большой палец вверх, не прекращая жевать.

Эллисон просто подмигивает ему, довольно улыбаясь, и тоже убирает свой нож в сторону.

— А что, так можно было? — обрадованная Глория хватает ножку индейки прямо пальцами и вгрызается в её сочную мякоть.

Мистер Кроу так вообще удивил: повторил за дочерью, словно только и ждал этой команды. Мне бы сейчас засмущаться, ведь я прекрасно понимаю, что все они сейчас делают, но внезапно мне становится настолько тепло и спокойно, настолько комфортно и хорошо, что самое меньшее, что я могу сделать для этой семьи — это перестать, в конце концов, смущаться, и быть просто благодарной.

Быть просто собой.

Кажется, именно этого хотел Брайан.

Брайан

Джеб-джеб-кросс. Джеб-хук-хук. Апперкот 4 . Без остановки наношу выверенные комбинации ударов по груше, полностью сосредоточившись на технике. Лёгкие горят, мышцы всего тела напряжены, пот застилает глаза, но я продолжаю бить по кожаному мешку, пока не начинает саднить кожа пальцев. Обожаю боксировать, защитив кисти только специальными бинтами. Пухлые перчатки для меня — всё равно что секс в презервативе. Вроде нравится, но кайф совсем не тот. Правда, другого я и не пробовал, но что-то мне подсказывает, что это так и есть.

Чёртовы гормоны. Чем бы я не занимался, как бы не пытался себя отвлекать, мои мысли так или иначе сводятся к Кассандре. Мне до ломоты в теле хочется вытрясти из неё всю ту чушь, о которой она думает.

Всё началось с нашей тусовки в Санта-Ане. Ей достаточно было сказать всего три слова: «Давай уйдём отсюда?», чтобы я не начал разочаровываться. Я же видел, как она вымучивала из себя улыбки, как ей претили все эти полупьяные разговоры на пошлые темы, как она была недовольна тем, что я сижу не рядом.

И ничего не сделала, чтобы изменить это.

Я догадываюсь, почему.

Хочет вылепить из себя то, что хотят видеть окружающие, а не то, кем она желает быть сама. Меня с самого начала покорили именно её свободомыслие и независимость от чужого мнения. Мне казалось, что в этом плане мы с ней одинаковые. Жизнь одна, и я хочу прожить её в угоду себе, а не окружающим. Так что вдруг произошло? Кому она пытается угодить? Мне? Терпеть не могу лицемерие ни в каком проявлении.

Никогда не любил разгадывать ребусы, и я — не патологоанатом, чтобы ковыряться в чьей-то голове в поисках истины. Со мной всё просто: да — это да, а нет — это нет. К чему сложности?

И если бы Кэсси меня чувствовала так, как чувствую её я, то поняла бы, что я хочу добиться от неё открытости и честности. Знаю, что тоже нравлюсь ей, так почему она воротит свой красивый нос вместо того, чтобы показать мне это? Надеюсь, после вчерашнего ужина моя гордая пташка хоть что-то да поняла. Даю ей пару дней, а потом… Потом придётся брать эту крепость штурмом. Видит Бог, я стараюсь быть терпеливым, чтобы не спугнуть Кассандру. Не дурак. Понимаю, что у её зажатости есть корни. Витиеватые, проросшие в самую глубь, но их можно обрубить. Я лишь хотел сделать это вместе с ней, а не в одиночку.