— Нет, ну не мразь ли?! — прошипел Аид, швыряя на землю пучок дымящейся травы.

— Кто? — оживилась Макария. Она стояла ближе всех, чтобы лучше видеть — ну интересно же!

— Твоя плодородная бабушка, — конкретизировал он, зачем-то закатывая рукава. — Хотя какой там может быть спрос, в ее голове никогда не было мозгов. О Ананка, мать твою за ногу и об Ось, я так хотел обойтись без этого!..

Аресовы дети принялись тревожно переглядываться, но Макария не отводила взгляд от Владыки. Тот явно что-то задумал, и она боялась пропустить реализацию этих грандиозных замыслов. Как хотелось бы ей тоже учинить что-нибудь эпичное и коварное! Но дочь Персефоны умела ждать.

Минут пятнадцать уж точно.

Аид протянул руку в пустоту, словно ждал чьего-то неведомого рукопожатия; черты его лица заострились, странно и жутко; с губ слетали беззвучные слова. Он колдовал… нет, Геката учила Макарию колдовству, но это было не оно.

Он словно звал кого-то.

Что-то.

И что-то откликнулось, прорезало насквозь фальшивое голубое небо, обнажая багровую тьму так, словно в голубом покрывале прорезали багровое окошечко, скользнуло в ладонь Владыки Аида, устроилось там уютно, довольно ощерилось кривой адамантовой улыбкой. И эта улыбка — Макария видела — попыталась залезть во Владыку, проникнуть ему под кожу, улыбнуться его губами, отразиться серебром в его глазах.

Только из этого ничего не вышло. Не улыбка была на лице Аида — гримаса боли, и серебра в его глазах не было ни капельки — лишь бесконечная шелестящая шелком бесчисленных теней тьма.

— Долбаная Деметра, — хрипло выдохнул он, царапая ногтем серебристую рукоять серпа.

И серп в лучших традициях мерзкой, опасной и убивающей все-без-разбору фигни предложил Аиду убить Деметру. Вычеркнуть ее из реальности.

Р-раз — и ее больше нет.

— Нет, нет, нет, не надо… — это судорожно зашептала Геката, комкая в руках покрывало.

Аид обратился к ней… нет, это серп в его руках сам повернулся на ее голос, предлагая…

Ну что эта фиговина могла предложить? Убить Гекату, конечно же. Сожрать-стереть-выпить-вычеркнуть из мироздания.

— Я обмакну тебя во Флегетон, — мрачно пообещал Аид серпу, и тот неохотно развернулся обратно, как ни в чем не бывало улегся в ладони хозяина.

Макария пнула замершую Трехтелую в голень и послала Аиду жизнерадостную улыбку. Наверно, это должно было быть ужасно, вот остальные Аресовые детишки побросали оружие и позамирали в позах нервных античных статуй, но дочь Персефоны что-то не пробирало.

— Забудешь, кто здесь хозяин, — все тем же многообещающим тоном продолжил Аид, — и я отдам тебя гекантохейрам. Тобой будут чистить уши до скончания времен.

Макария и не думала усомниться в реальности угрозы, да и серп тоже. Адамантовая улыбка потускнела и затихла, притворившись обычной сталью.

Аид вскинул руку с серпом и резко взмахнул им крест-накрест.

И мир перестал существовать.

Исчезло небо, исчезла трава, кусты, башни, деревья, исчезли многочисленные Неистовые Аресы, все это рухнуло, обнажая пульсирующие багровые стены.

Из алой дыры впереди пробивался свет.

— Не стойте как идиоты! — завопил Владыка. — Идите быстрей, пока я держу, оно только вошло во вкус!

Аиду не было нужды уточнять. Геката принялась вытаскивать ошалевших пленников Ареса из, собственно, Ареса, Макария бросилась ей на помощь. Вдвоем они быстро опустошили чрево Войны, и Трехтелая вопросительно оглянулась на Аида. Тот кивнул.

— А ты собираешься уконтрапуцкать его серпом? — на всякий случай уточнила Макария.

Хотя намерения Владыки, в принципе, были видны невооруженным глазом. Они же намерения серпа. А если то, что сказал Аид про убийство серпом, было приукрашено не больше чем в десять раз, его в лучшем случае следовало завернуть в парадный пеплос и снова отправить в таком виде к смертным.

А в худшем случае заворачивать следовало вообще всех присутствующих.

И тут Аид ее удивил.

— Еще чего, — прошипел он с таким видом, будто сам не верил, во что говорил. — Много чести. Только не из-за Ареса и Деметры.

— Держись, Владыка, — усмехнулась Геката. — Тебе нельзя его убивать. Убивать это скучно, а мы хотели повеселиться!

С этими словами она схватила Макарию за плечо и рванула вперед, к свету.

***

Персефона медленно шла по горной тропе; острые камешки впивались ей в ноги, порой даже ранили до крови; колючие травы, напротив, будто отшатывались, опасаясь доставить ей неудобство. Где-то там, за горой, гремел невидимый пока водопад. Минта с Деметрой остались за поворотом — последние шаги Персефона должна была пройти одна.

С каждым шагом, с каждой капелькой божественного ихора на острых камнях, с каждым уколом боли — для нее было непривычно ходить без обуви — дочь Деметры должна была отпускать все то, что ранило ее прежде.

Ей следовало отпустить и Макарию, потерянную навеки, и Гекату, которая никогда больше не сварит какое-нибудь интересное зелье и не испытает его на смертном, на тени или даже на боге. Ей следовало отпустить Ареса, которого, кажется, так и не постигнет ее месть. Саму месть, сами мысли о чудовищной несправедливости, об ужасе и отчаянии ей тоже следовало отпустить.