Комментарий к Глава 29: Торпы и Аддамсы

Перед началом этой главы я просто хочу выразить свой восторг… я начала писать эту главу, когда на фанфике уже было 392 лайка, что там будет дальше, я уже и не догадываюсь. Спасибо)

Ну а всем, кто оставляет отзывы, я хочу сказать не спасибо, а то, как я вас, ребята, обожаю)

Ладно, минутка сантиментов закончена, пора обратно падать в пучину эмоциональных качелей этого фика. Приятного (или не очень) прочтения!

Ксавье осмотрелся — в палате он лежал в одиночестве. Вместо людей ему компанию составлял странный букет, возвышающийся на столике подле койки: из чёрной вазы выглядывали усеянные шипами стебли роз, но все — без бутонов. Издалека могло вовсе показаться, что кто-то собрал одинаковые ветви с аккуратно обрезанными концами. Странный подарок.

Он скосил глаза в другую сторону — там, оказалось, тянулось длинное окно, хоть обзор на панораму снаружи скрывали закрытые жалюзи. Кажется, стояла тёмная ночь — через узкие прорези в жалюзи не прорывалось ни единого лучика света. А на матовом белом подоконнике воздвигнулось обилие других, более стандартных гостинцев: различные пышные букеты цветов, несколько книг в красивых обложках, школьные фотографии в рамках и открытки. И всё окружала медленно мигающая жёлтым свечением гирлянда. Невольно Ксавье улыбнулся: не ожидал узреть столько украшений у себя в палате. По обилию ярких и пёстрых акцентов быстро удалось вычислить умелую руку Энид.

Тотчас он попробовал присесть — это удалось без особых затруднений. Мышцы истощились за время без занятий бегом, фехтованием и индивидуальных попыток тренировок на турнике, но в остальном он ощущал себя сносно. До любого физического труда телу ещё требовалась реабилитация, но радость доставила и возможность присесть без боли.

Вокруг продолжали мерцать экраны всевозможных аппаратов, но хотя бы из шеи больше не торчала трубка. На её месте — лишь бинт, закрывающий рану. Также отсутствовал и назогастральный зонд — что логично, ведь Ксавье смутно припоминал, что иногда ел и без помощи извне, несмотря на пребывание в спутанном сознании. Но ныне вместо зонда, щекочущего одну ноздрю, ему обе раздражала назальная канюля. Воздух, поступающий из неё, оказался чересчур чистым, до дурмана.

Ксавье проследил, куда тянулась трубка — и обнаружил довольно небольшой кислородный концентратор почти под койкой. Он предположил, что мог бы с ним даже передвигаться по больнице, если найти тележку или нечто вроде неё. Но идея просто вынуть канюли из носа показалась привлекательнее — ему в организм поступало слишком много кислорода.

Он опустил босые ноги с койки на тёплый пол палаты и решился: оторвал все датчики, — аппараты недовольно запищали, — сорвал с лица проклятые трубки и подумал даже выдернуть из вены на руке иглу, через которую поступал препарат из капельницы. Но вовремя остановил себя: мешок с лекарством оказался прикреплён к штативу на колёсиках.

Дышать без канюль сложнее не стало — наоборот, легче. Изобилие кислорода прекратило путать сознание.

Волоча за собой конструкцию с капельницей, Ксавье двинулся к выходу из палаты. Ему хотелось найти хоть кого-то. Врачей, друзей, пусть даже отца — неважно. Больше всего он жаждал добраться до палаты Уэнсдей, наконец взглянуть на неё вживую за долгое время, но даже слегка затуманенного рассудка хватало для осознания — его никто мгновенно к ней не допустит, даже если он начнёт унижаться, умоляя об этом. А угрожать, как отец, он так и не научился.

Выйдя из палаты с приглушённым светом в преяркий коридор, Ксавье не поморщился — зажмурился, и ещё долго не мог открыть глаз. А когда смог их разлепить — увидел пред собой несколько медиков.

Зато далеко идти не пришлось.

— О, ты очнулся? Ты куда решил пойти? — с улыбкой спросила какая-то молодая врач.

— Сообщить, что я очнулся… — неуверенно пожал плечами Ксавье.

— Ну, замечательно, — улыбнулся другой врач, натягивая на лицо маску. — Только вставать с постели не стоило. Давай, возвращайся, — и его повели обратно, игнорируя все возражения, словно не верили, что он себя чувствовал нормально.

Посадив его на койку, медики прикрепили временно датчики обратно, привезли какие-то новые аппараты и иное оборудование. Потом сказали выставить руку — и тотчас взяли из пальца кровь на анализ. Потом светили фонариком в глаза, стучали молоточками по частям тела, просили показать какие-то движения или эмоции. Холодной поверхностью стетоскопа касались то груди, то спины. Потом ощупали лимфоузлы и заставили показать горло. Иногда интересовались о его ощущениях.

Под конец всех манипуляций, которые до жути его смутили — он ощущал себя не больным, а какой-то подопытной обезьянкой, — врачи сделали какие-то заключения, что-то записали и обговорили между собой. И только тогда, словно опомнившись, спросили, не голоден ли он.

Отказываться Ксавье не стал. Вскоре ему медсестра привезла поднос со стаканом чистой воды, миской бульона и тарелкой с овощным салатом. В углу подноса лежали яблоко и банан. Он с радостью, отстранившись от всех дум, приступил к пище и опомнился только, когда от всего его то ли завтрака, то ли ужина остались лишь яблочный огрызок да банановая кожура.

Кто-то постучал. Ксавье отложил пустые тарелки и настороженно разрешил кому-то войти, надеясь, что его одиночество нарушит кто-то из друзей. Хотя и к беседе с отцом он ощущал себя морально готовым. Но в палату зашли совершенно другие люди, которых он даже не сразу смог узнать. И всё же в статной фигуре вычурной женщины в чёрном платье и её низкорослом экстравагантном спутнике легко узнавалась эксцентричная пара Аддамсов. Они шли под руку и удручёнными комой родной дочери не выглядели, хотя веки Мортиши были опущены в неопределённой эмоции, а Гомес водил взглядом из стороны в сторону.