Одна из особенностей, отличавших советских инженеров нового типа от их зарубежных коллег, впервые обратила на себя мое внимание во время аспирантской стажировки в Московском университете в 1960 году. Пятью годами раньше я закончил в США университет Пэрдью по специальности «химическая технология». Учась там, я был весьма разочарован ограниченностью программы. Немногие факультативные курсы, которые у меня хватило времени прослушать, казались мне лишь крохотными окошками в тот большой и сложный мир за пределами термодинамики и дифференциальных уравнений, который я хотел исследовать. После окончания университета Пэрдью я короткое время работал инженером, а затем продолжил обучение, на сей раз в аспирантуре Колумбийского университета, где стал специализироваться по истории науки и техники. Меня особенно интересовало развитие этих областей в России, и именно поэтому в 1960 году я отправился в Москву на годичную стажировку.

В то время я еще ощущал некоторую принадлежность к сообществу инженеров и потому, оказавшись в Союзе, стремился найти студентов, обучавшихся инженерному делу, и поближе с ними познакомиться. Однако в Московском университете таковых не оказалось — как не оказалось их и в Ленинградском университете, который я также посетил; как выяснилось, все будущие инженеры обучались в специальных технических институтах. Наконец, на одной студенческой экскурсии по окрестностям Москвы я все-таки встретил девушку, которая сообщила, что она — инженер. «Инженер какого профиля?» — спросил я. «Мой профиль — шарикоподшипники для бумажных фабрик», — последовал ответ. «Так вы, стало быть, инженер-механик», — продолжал я. «Нет, — отвечала она, — я инженер по шарикоподшипникам для бумажных фабрик». Я с недоверием сказал: «Не может же быть, чтобы у вас был диплом по специальности "шарикоподшипники для бумажных фабрик"». В ответ девушка заверила меня, что именно такая специальность значится в ее дипломе.

В последующие десятилетия я заинтересовался историей советского инженерного дела и, в частности, тем особым влиянием, которое оказывали инженеры на политическую и экономическую эволюцию Советского Союза. Обратившись к истории Петра Пальчинского, я понял, что большинство отличительных особенностей инженерного дела в Советском Союзе восходят ко времени его гибели, то есть к концу 1920-х и началу 1930-х годов.

Взгляды Пальчинского на инженерное образование находятся в вопиющем противоречии с позицией людей, ставших заправилами советского инженерного дела на полувековой период власти Сталина, Хрущева и Брежнева. В течение этого периода инженерное образование доминировало над всеми прочими его видами — в значительной мере потому, что в Советском Союзе практически не существовало неспециализированных учебных институтов общеобразовательного типа, столь распространенных в Соединенных Штатах, Великобритании и других западных странах [4]. Советские студенты обучались либо в университетах (число которых составило 40 в 1959 году), либо в отраслевых институтах (которых тогда же имелось 656, не считая институтов заочного и вечернего обучения) [5]. Ни один из этих двух типов институтов не давал выпускникам образования, которое считалось бы широким по западным стандартам, хотя лучшие из университетов — такие, как Московский или Ленинградский — в этом отношении, безусловно, превосходили отраслевые институты. К сожалению, вклад первых в общее количество выпускников был ничтожно мал по сравнению с вкладом последних, например, в период с 1930 по 1960 годы 88 % советских граждан, имевших высшее образование, получили его в специализированных институтах, не принадлежащих к университетской системе [6].

Неспециализированные общеобразовательные курсы — в особенности курсы гуманитарных наук, как их понимают на Западе — не играли практически никакой роли в советской образовательной системе сталинского и пост-сталинского периодов. Напротив, советских студентов уже на ранней стадии ожидал выбор специализации, нацеливавший все их обучение на овладение конкретной профессией. И специализации определялись очень узко и жестко; как замечал ведущий американский специалист по советскому образованию в 1960-е годы Николас ДеВитт, «профессиональная специализация в Советском Союзе гораздо более подчеркнута, чем где бы то ни было еще в мире» [7]. Именно эта тенденция порождала образчики специализации, подобные тому, которым в свое время изумила меня вышеупомянутая московская знакомая, заявив, что она — «инженер по шарикоподшипникам для бумажных фабрик». Некоторые специальности давали более узкую ориентацию, чем другие. Советский студент, решивший специализироваться в области литературы, международных отношений или истории искусства, разумеется, получал определенное представление о социальных вопросах. Однако в инженерных вузах страны не было традиции, подобной той, которой придерживались, если взять в качестве примера Соединенные Штаты, даже такие предметно-ориентированные инженерные институты, как университет Пэрдью или Калифорнийский и Массачусетский технологические институты, включавшие в свои программы ряд общеобразовательных и гуманитарных курсов. Студенты советских инженерных вузов обучались не машиностроению, гражданскому строительству или электротехнике, как это было принято в большинстве других индустриальных стран, но выбирали одну из сотен мелких «дочерних специальностей». Исследователь из Джорджтаунского университета Харли Болзер описал эту тенденцию как продукт тридцатых годов: «Каждый комиссариат стремился готовить свои кадры по специальностям, столь узким, что это граничило с абсурдом… Комиссариат тяжелой промышленности готовил инженеров, специализирующихся по компрессорам для каждого типа оборудования. Комиссариат легкой промышленности настаивал на раздельной подготовке инженеров, специализирующихся на изготовлении масляных красок и прочих красок. Комиссариат сельского хозяйства готовил агрономов, специализирующихся по от дельным растительным культурам, и ветеринаров для каждой породы животных» [8]. Говоря о положении дел, сложившемся тридцатью годами позже, Николас Де-Витт замечал:

Одно лишь число специальностей в советской системе обучения инженеров отражает постоянное сужение и раздробление традиционного инженерного образования. Например, машиностроение расщепилось на несколько десятков родственных специальностей, каждая из которых, однако, выглядит угрожающе узкой — сельскохозяйственное машиностроение, станкостроение, автомобилестроение, тракторостроение, самолетостроение и т. д. В области металлургии существуют раздельные программы обучения для тех, кто будет специализироваться на меди и на сплавах; в области разработки месторождений — для тех, кто будет специализироваться на бурении нефтяных и газовых скважин и на разведке залежей угля; в области гражданского строительства — для тех, кто займется конструированием мостов, возведением крупных гидротехнических сооружений или строительством промышленных цехов. Подобная фрагментация характерна для любой области инженерного дела. [9]

Каждому студенту любого советского вуза приходилось в обязательном порядке изучать марксизм. Что касается инженерных институтов, то в пятидесятые-шестидесятые годы их программы включали три соответствующих предмета — историю КПСС, диалектический материализм и политическую экономию (которыми, собственно, и исчерпывался экскурс за пределы технических дисциплин). Учебные пособия по этим предметам были сконструированы таким образом, чтобы способствовать не самостоятельной умственной работе студентов, но их идеологической индоктринации. Остановимся в качестве примера на учебнике политэкономии, который являл собой яркий контраст со взглядами Пальчинского на инженерное образование. В свое время Пальчинский настаивал на том, чтобы все будущие инженеры в обязательном порядке изучали политэкономию, при этом имея в виду постижение ими сложной системы взаимодействий между обществом, экономикой и индустрией и ознакомление с идеями выдающихся экономистов. Вместо этого советским студентам предлагался обзор этапов истории с точки зрения марксизма. Три главных раздела вузовского учебника политэкономии в пост-сталинском Советском Союзе были посвящены, соответственно, «докапиталистическим способам производства», «капиталистическому способу производства» и «социалистическому способу производства». Учебник то и дело возвращался к преимуществам советской экономической системы; она основана на общественном владении средствами производства, она ставит в первую голову развитие тяжелой промышленности, и эта промышленность сконцентрирована на гигантских предприятиях, где трудятся тысячи рабочих. При этом — никаких уступок взглядам Пальчинского и многих других, согласно которым зрелая экономическая система должна по необходимости быть гетерогенной, сочетая крупные и мелкие производства, частные и государственные предприятия, индивидуальное и коллективное управление.

Советский учебник политэкономии 1958 года содержит 231 ссылку на библиографические источники, среди которых нет ни одной работы некоммунистического толка [10]. Более трети составляют ссылки на работы Маркса, Энгельса и Ленина. Остальные — это ссылки на постановления КПСС, работы Сталина, Хрущева и Мао Цзе-дуна, а также на законы и постановления советского правительства. (В последующих изданиях ссылки на работы Сталина и Хрущева заменяются ссылками на работы Брежнева, а упоминания о Мао исчезают.) Учебник не дает никакого представления не только о множестве экономических теорий, разработанных в несоциалистических странах, но и о вопросах промышленного управления или экономики бизнеса. Что же удивительного в том, что после падения коммунизма в конце восьмидесятых годов советские инженеры и промышленные администраторы с таким трудом адаптировались к рыночной экономике? Ведь они не владели даже элементарным терминологическим аппаратом, необходимым для ее постижения.

Что же касается пособий по двум другим «общеобразовательным» предметам, которые студенты инженерных вузов изучали в ходе своего четырех-шестилетнего курса обучения, то они давали им еще более убогое, чем учебник политэкономии представление об окружающем их сложном мире. Пособие по диалектическому материализму, с его бесцветным изложением «законов диалектики» в природе, получило среди советских студентов незавидную репутацию скучнейшего из обязательных учебников. Пособие же по истории КПСС представляет донельзя искаженную картину русской и советской истории, всюду изображая коммунистическую партию в качестве «авангарда пролетариата» и властителя судеб страны. Такие прежние лидеры, как Троцкий и Бухарин, фигурируют лишь в качестве шаблонных персонажей, руководителей соответственно «меньшевистско-троцкистской оппозиции» и «бухаринской антипартийной группы правых оппортунистов».