Он мой хозяин.

Он заявил на меня права.

Он не позволяет мне служить ему, даже смотреть на него, и все же он держит меня в таком уединении, что я не могу обслуживать или видеть кого-либо еще. А это значит, что я не могу ни на йоту приблизиться к разгадке этого места или этих братьев.

Я не выдержу еще одной недели такого — ни к чему не приду. Я приехала сюда не для того, чтобы убирать кухни.

Выдыхая, я, наконец, закрываю глаза. Энергия гудит в теле, каким-то образом возбуждая и успокаивая меня одновременно. Рациональная часть разума помнит, зачем я пришла сюда. Но по мере того, как предвкушение нарастает во мне, пока желудок не сжимается, границы становятся слишком размытыми, чтобы распознать, что к чему.

Я засыпаю с одной мыслью в голове.

Адаму Мэтьюззу нужна была служанка.

Он ее получит.

— Разговор между твоими пальцами и чьей-то другой кожей.

Это самая важная дискуссия, которую вы когда-либо могли провести.

— Иэн Томас

Фух, я устал. Я уже расстегиваю рубашку, прежде чем добираюсь до своей комнаты.

Между разрабатыванием плана в отношении Мерфи, подготовкой к нашей следующей операции и избеганием Эмми Хайленд, я полностью уничтожен. Кровь циркулирует в венах на пределе, и давление за моими глазами на грани.

Я просрочил убийство, и мое тело чертовски хорошо это знает.

Не помогает и то, что я почти не спал больше недели из-за маленькой мышки, занявшей мою кровать. Я так и не понял, какого черта она задумала, когда я поймал ее при попытке проникнуть в подвал на прошлой неделе, но это больше не имеет значения. Обри сообщает, что она вела себя хорошо, никаких подозрений, так что к концу дня я переведу ее обратно в ее старую комнату.

Я толкаю дверь и прохожу через спальню, бросая телефон на комод и прижимая указательный и большой пальцы к вискам. Иногда кажется, что давление на меня настолько сильное, что его можно было бы рассечь ножом. Сомневаюсь, что несколько часов сна что-то изменят, но я не могу сомкнуть глаз в комнате для гостей. Сдерживаемая энергия, бурлящая во мне, угрожает заставить меня сделать что-то — или с кем-то — о чем я пожалею, если не прекращу это к чертовой матери.

Я продолжаю расстегивать рубашку, когда движение слева останавливает меня. Я оглядываюсь и вижу Эмми, стоящую посреди моей чертовой комнаты. Ее волосы собраны в пучок на одной стороне и ниспадают каскадом на талию. Шелковая комбинация облегает изгибы, едва достигая верха гладких, фарфоровых бедер.

Напряжение сжимает мои мышцы до такой степени, что становится больно. Я стискиваю челюсть, мои глаза сузились, глядя на нее, потому что, если я позволю им опуститься ниже, она из первых уст узнает причину моего воздержания.

— Разве я не объяснял тебе твоё расписание?

Она качает головой и начинает приближаться ко мне. Выражение моего лица, должно быть, заставляет ее передумать, потому что она останавливается и отступает на шаг.

— Тогда почему ты стоишь передо мной в половине десятого утра? И какого черта я раньше об этом не узнал?

Я хватаю свой телефон, готовый выговорить Обри, когда на экране высвечиваются пять пропущенных сообщений.

Обри: Небольшая ситуация с твоей служанкой, хозяин.

Обри: Она не выходит из твоей комнаты.

Обри: То есть она стоит в твоей комнате.

Обри: Я действительно надеюсь, что ты поймешь это.

Обри: Проверка раз, два, три…

Мои пальцы сжимают телефон, прежде чем я кладу его обратно. Затем вместо этого фиксирую свой взгляд на мышке.

Она сглатывает, выпячивает подбородок и бормочет:

— Я здесь, чтобы обслужить тебя.

Гребаный Иисус.

Жар вспыхивает под поверхностью моей кожи. Потирая лицо рукой, я поворачиваюсь обратно к своему комоду, стараясь контролировать движения, когда открываю средний ящик.

— Поверь, ты прислуживаешь мне, оставаясь на кухне. А теперь уходи.

— Нет.

Медленно я поворачиваюсь к ней.

— Что это было?

Она прочищает горло, но ее пылкое выражение лица не меняется.

— Нет, сэр.

Моя кровь становится горячей, ее слова будят член без моего разрешения.

Она осторожно продвигается вперед.

— Я здесь, чтобы служить тебе, и прямо сейчас…

Сокращая расстояние между нами, она тянется ко мне. Когда ее пальцы касаются частично расстегнутых пуговиц рубашки, задевая при этом обнаженную кожу, я напрягаюсь:

— Ты выглядишь так, будто мог бы использовать меня.

Она расстегивает пуговицу, затем ее пальцы опускаются ниже, и она принимается за следующую. Я должен сказать ей, чтобы она убиралась ко всем чертям. Перепоручить ее одному из моих братьев. Но когда она так близко, ее дыхание, дразнящее мою кожу, ее цветочный аромат, наполняющий мои ноздри, черные волосы, собранные в кулак, — это сводит с ума мою невыспанную голову.