— Говорит Дэн Страйкер. Простите, мой друг, что я беспокою вас. По-видимому, у вас совещание?

— Это неважно.

— Мистер Уилсон очень просил меня как можно скорее связаться с вами. Речь идет о вашингтонском контракте. Я имел возможность переговорить по этому поводу с мистером Уилсоном. Боюсь, что он не разделяет вашей точки зрения, Спенсер, отнюдь не разделяет. Он целиком доверяет Спайксу, который, кстати, находится в Вашингтоне, на месте. Мистер Уилсон склонен согласиться с рекомендацией Спайкса и нанять Эшбери.

— Позвольте мне самому переговорить с мистером Уилсоном.

— Его нет в конторе, — ответил Страйкер. — Боюсь к тому же, что это бесполезно и вообще слишком поздно: он уже дал указания Спайксу.

Спенсер глубоко вздохнул:

— Понимаю.

— Я очень сожалею, мой друг, — сказал Страйкер. — Я знаю, как вы себя чувствуете, и не могу сказать, что торжествую, добавляя ко всем вашим неприятностям еще одну. Но мистер Уилсон — хозяин... Вы слушаете?

— Да.

— Он просил меня передать, что прекрасно поймет нас, если при сложившихся обстоятельствах вы предпочтете... э-э... освободить себя от всяких отношений с фирмой «Алтуна миллз». Он будет очень огорчен, но мешать вам не станет.

— Я очень ценю это, — ответил Спенсер. — Передайте мистеру Уилсону, что я ценю его необычайную доброту.

— Он всегда был очень высокого мнения о вашей работе, мой друг. Надеюсь, вы понимаете...

— Спасибо, что позвонили, Дэн, — резко сказал Спенсер. — Я сообщу вам о своем решении, — и он положил трубку, не дожидаясь ответа Страйкера. — Ну вот и «Алтуна миллз» уходит.

— Что случилось? — спросил Лэрри.

— Один из моих клиентов. Мы поспорили относительно кандидатуры адвоката в Вашингтоне. При нормальных условиях моя рекомендация была бы принята. Уилсон всегда слушался меня. Ну а сейчас он напуган. Фирма хочет, чтобы я ушел.

— Из-за...

— Да.

Спенсер все еще стоял у телефона. Он вынул из коробки сигарету и зажег спичку.

— Я не жалуюсь, Лэрри. Я сам навлек на себя беду. Я знаю, что делаю, и знаю, почему так делаю. Ты можешь считать мои рассуждения примитивными, но я верю, что правда есть правда, а ложь есть ложь и что они несовместимы. В нашей повседневной жизни мы привыкли лгать и придумывать для лжи моральные оправдания. Мы обходим острые углы, уступаем своим слабостям, называя их, чтобы оправдать себя, «слабостями человеческими». Я не думаю, Лэрри, что это определение справедливо. Я бы, пожалуй, скорее назвал их проявлением животного начала, так как именно своей неспособностью разобраться, где правда, а где ложь, животные более всего отличаются от людей.

Спенсер видел, что его слова не произвели на Лэрри никакого впечатления — он томился и ерзал в кресле. Но Спенсера это не трогало. Наступил момент, когда он еще раз должен был доказать самому себе, что поступил правильно. Его мысли вернулись к тем дням после смерти Гордона Беквуда, когда он, оцепенев от отчаяния и считая, что не выполнил своей задачи, почувствовал себя банкротом, замкнулся в себе, избегал смотреть людям в глаза. Он был адвокат, и закон требовал от него, чтобы он поддерживал правду и осуждал неправду. А он оказался беспомощен и допустил, чтобы правду убили, а неправда восторжествовала. Но затем его настроение стало постепенно улучшаться, ибо он начал понимать, что все случившееся — сигнал к действию, действию совершенно определенному. Он не должен допустить, чтобы с кем-либо повторилось то, что сделали с его другом. Он собирался написать ряд статей для журналов, выступить с речами по радио и телевидению, но потом понял, что этого недостаточно. Статьи прочтут те, кто уже убежден в его правоте, а речи его не станут слушать или тут же забудут. Нужно сделать что-то большее. Нужно доказать людям, что все, что произошло с Гордоном, может произойти с любым из них, столь же невиновным, как Гордон. Именно в то время он подумал, что это может случиться и с ним самим, и попытался представить себе, как бы он поступил при таких обстоятельствах. И тогда-то он понял, что наконец набрел на идею, которую искал.

Спенсер, по-видимому, не сознавал, что думает вслух. Только сейчас, умолкнув, он заметил, что в комнате стало тихо.

— Остальное тебе известно, — сказал он, взглянув на Лэрри.

Лэрри сидел спиной к нему, перекинув ноги через ручку кресла.

— А почему ты так уверен, что Беквуд был невиновен? — спросил он.

— Несколько недель назад я ответил бы тебе вопросом на вопрос, — подумав, сказал Спенсер. — Я спросил бы тебя: а почему ты уверен, что я невиновен? Боюсь, что теперь я должен дать тебе подробное объяснение, а я почти ничего не могу сказать, за исключением того, что верил в Гордона и что нигде, абсолютно нигде, не была доказана его виновность.

— Я верю тебе на слово, — сказал Лэрри, продолжая сидеть спиной к Спенсеру.

— Но в этом нет необходимости, — ответил Спенсер. — Спроси ФБР. Ведь ФБР — это учреждение, которое должно собирать факты и не имеет права заниматься ничем другим, кроме фактов. В течение двух лет оно вело расследование по делу Гордона и ничего не нашло.

— А что может ФБР найти о тебе?

— Ничего.

— Ну так чего же ты боишься? — Он снял ноги с ручки кресла и встал.

— Никаких фактов в деле Гордона не было, а посмотри, что с ним сделали.

— Что ни говори, он был слабохарактерный человек. Ты бы никогда...

— Нет, конечно, нет, — быстро ответил Спенсер. — Но ведь я надеюсь на нечто более существенное, чем мои собственные утверждения: я имею в виду копию моего письма и... тебя.

Лэрри снова отошел к окну. Помолчав, он повернулся к Спенсеру и сказал:

— Не втягивай ты меня в это дело, старик! Не хочу я больше в нем участвовать.

Спенсер покачал головой.

— Не могу, Лэрри. Сейчас уже слишком поздно говорить об этом. Ты согласился участвовать вместе со мной. Ты единственный человек, который знает правду.