— И отлично, черт побери. Здесь жарко как в аду, — он отбрасывает лом в сторону и загружает в пикап первое хорошее бревно из всех нами приготовленных. — Аккуратней, — его глаза расширяются в насмешке. — Старик Уилсон может наблюдать за нами.

Я с трудом опускаю бревно в грузовик, пытаясь избежать огромных заноз размером с карандаш.

— Думал, ты сказал, что это собственность банка.

Он улыбается и швыряет в кузов несколько реек, поднимая пыль и грязь.

— Я говорю сейчас о том Уилсоне, что уже умер, — он стряхивает перчатки и прежде чем засмеяться издает пугающе-призрачный звук «Ууууу».

— Имеешь в виду призрака? — я пытаюсь добавить юмора в интонацию, но с треском проваливаюсь.

— Ага… точно. Ты здесь несколько месяцев и еще не знаком с историей Пэйсона, — он кидает целую охапку реек и тяжело дыша прислоняется к заднему борту. — Уилсоны — одна из семей-основателей, они поселились здесь в 1880 году или даже раньше.

Я слушаю и лишь едва занимаюсь сортировкой и погрузкой дерева.

— Ходят слухи, что старик Уилсон был очень строг к сыновьям и частенько брался за кнут.

Голова гудит, и в глазах темнеет.

— Однажды после очередного наказания они ворвались в спальню родителей, пока те спали, — он переводит взгляд на каменную трубу главного дома, — это там… и перерезали глотку отцу.

Я прислоняюсь к грузовику. Коди, кажется, не замечает, или же он думает, что я слишком вымотан. А может и то, и другое. Плюс эта жара.

— В его собственной кровати. Смотрели, как он истекает кровью рядом с их матерью.

Я фокусируюсь на дереве, изучая каждый витиеватый изгиб, пытаясь таким образом не терять связь с настоящим и бороться с серой дымкой перед глазами. Я закрываю глаза, вытираю пот с лица, надеясь, что именно в этом причина размытости предметов вокруг.

Только не сейчас. Пожалуйста, только не приступ.

— Они закопали его тело где-то здесь, на этом участке. Когда люди начали разбираться, семья сказала, что на него напал горный лев. Их мать унесла эту тайну с собой в могилу, не предав своих сыновей, — он снова ухмыляется, а звук его ботинок, ступающих в грязь, выдергивает меня из предобморочного состояния. — Говорят, крики их матери до сих пор раздаются здесь по ночам.

Я теряю равновесие и борт грузовика захлопывается.

Темнота перед глазами.

— Эй, приятель, ты в порядке?

Я стараюсь найти Коди в этой темноте, его руки на моих плечах и обеспокоенное выражение лица в шаге от меня.

Я отключаюсь, но лишь на секунду.

— Всё хорошо, да — я делаю шаг назад и стираю пот с лица, — жарко, только и всего.

— Чувак, чёрт, жуть! — он смотрит на моё лицо, — твои глаза, они… — он переводит взгляд на них. — За секунду ты изменился в лице, а глаза… — он ухмыляется, а затем смеётся. — О, я понял, — он толкает меня и качает головой. — Чертовски смешно, придурок.

— Ха-ха. Я просто прикалывался, — я лезу в кабину за водой.

Вена на шее бешено пульсирует, я кое-как восстанавливаю дыхание.

Почти. Почти. К счастью, приступ был слишком коротким, и всё удается объяснить. Если я отключусь на глазах у Коди, он узнает мою тайну. Я не могу этого допустить и потерять бдительность. Это будет настоящим провалом. Нельзя допустить подобное ещё раз. Если они узнают, кто я и что наделал, шансы остаться здесь станут равны нулю.

Он подходит к пассажирскому сиденью и садится внутрь, смеясь.

— Напомни мне никогда не травить байки про приведения при тебе, отморозок!

Отморозок. Если бы он только знал, насколько прав.

Шайен

Господи, как же угнетает этот дом.

Я стою в дверном проеме моей бывшей комнаты. Всё кажется таким крошечным. Думаю, лучший строитель в городе мог бы построить себе дом и побольше. Едва я вхожу и сажусь на кровать, как меня накрывает чувство вины, которое душит даже больше, чем стены этой комнаты.

Отец никогда отсюда не уедет, это первый и единственный дом, в котором он жил с мамой. Они построили его после свадьбы, здесь же вырастили меня с братом, и именно здесь, буквально в соседней комнате, мама сделала свой последний вдох.

Я откидываюсь на двуспальную кровать и ударяюсь при этом об изголовье.

— Ауч, твою-то… — я тру пульсирующую черепушку и обращаю внимание на белые шторы на петельках и розовую плетеную мебель. — И вот мне снова десять.

С одной стороны комнаты в ряд стоят коробки, в основном с подделками дизайнерских вещей, которые сейчас крайне бесполезны. Перед глазами клубы пыли, а от осознания моего нынешнего положения в голове полная неразбериха.

Мне 23 года, и я живу с отцом, потому что не могу заниматься любимым делом. И неважно, сколько раз мне еще предстоит проверить почту в ожидании письма с извинениями за ошибочное увольнение, оно всё равно не придёт.