Его брови сходятся вместе, и он моргает.

— Мне? — он выглядит искренне шокированным.

Я легонько шлепаю его по плечу. Он дергается, устремляя взгляд на место удара.

— Да, тебе.

Все еще изучая свою руку, он бормочет:

— Почему?

Я упираю руки в бедра и наклоняю голову.

— Тебе понравилось тако, верно?

Его угольно-черные глаза, наконец, скользят вверх, чтобы встретиться с моими, но расслабленное и восторженное сияние, которое я замечаю раньше, сменяется чем-то другим. Он выглядит настороженным, но любопытным.

— Да, мэ-э-эм… Шайен.

— Так позволь мне угостить тебя ужином. — Покупка дополнительных тако кажется невинным жестом, но, судя по тому, как напряженно он смотрит на меня, я думаю, что между нами в данный момент происходит что-то тяжелое.

Без предупреждения он быстро опускает подбородок и топает мимо меня.

— Нам пора идти.

Я стою там несколько секунд, но вздрагиваю, когда двигатель оживает, и бегу к пассажирской стороне.

Забираюсь внутрь, ставлю сумку у ног и пытаюсь устроиться поудобнее, чтобы ехать домой, несмотря на напряжение, которое накатывает и покалывает мою кожу. Я смотрю, как на часах тикают минуты. Двигатель грузовика кажется слишком громким в тихой кабине, и на пятнадцатиминутной отметке я больше не могу выносить тишину.

— Итак… Чем ты занимался до того, как переехал в Пейсон?

Его ресницы трепещут, но губы остаются сомкнутыми.

— Я заставляю тебя чувствовать себя неловко, Лукас?

Он моргает, и сжатая челюсть смягчается.

— Немного.

— Почему? У меня такое чувство, что ты предпочел бы, чтобы я заткнулась, а наше совместно проведённое время в этом грузовике закончилось.

Он не подтверждает и не отрицает этого.

Мне совсем не нравится, как это ощущается.

— Хорошо. — Я не буду заставлять его говорить.

Отворачиваюсь от него, прислоняюсь виском к окну и решаю, что закрытые глаза помогут мне пройти последний этап путешествия, не обрушивая ад на бедного парня.

Но на самом деле… Я делаю все возможоое, чтобы развеять это необъяснимое напряжение между нами, но он отказывается это отпускать. Я не жду, что он поцелует меня в задницу, но было бы неплохо, если бы он приложил немного усилий, чтобы вступить в контакт. Он один из тех тихих вычурных типов, антиобщественных и неуклюжих, но все же! Могу сказать, что он заставляет себя говорить со мной, и даже это дает мне минимум. Меня бесит, что это вообще имеет для меня значение.

Неважно. Пусть себе мучается и размышляет над своим художественным дерьмом.

— Почему тебя называют Застенчивой (Shyann, сокр. Shy — имя героини, shy — застенчивый)?

Я пристально смотрю на него и должна напомнить себе, что он не делает ничего плохого, так что посылать ему смертельный взгляд, вероятно, не круто с моей стороны.

— Потому что это мое имя. — Тупица.

— Хм. — Его задумчивый взгляд сканирует горизонт.

Я возвращаюсь к созерцанию пейзажа.

— Но ты не стесняешься.

— Нет. И не собираюсь. — Я тяжело вздыхаю. — Мою мать звали Анника. В культуре коренных американцев давать имя своему ребенку после его рождения, в соответствии с тем, кто он, как он себя ведет или как выглядит. Энн была взята из имени моей мамы, и мой дедушка считает, что, получив имя Застенчивой, я была проклята быть противоположностью.

Лукас издает звук, нечто среднее между смешком и раздражением.

— Мое второе имя Голубые Глаза. — Я показываю на свои глаза. — Очевидно. Это немного чересчур, поэтому я отказалась от «глаз» и оставила Шайен Блу (blue — голубой, отсюда и имя Блу).

Он улыбается. Улыбка небольшая, но теплая.

— Если ты думаешь, что это плохо, то имя моего брата еще хуже. Мой отец назвал его Коди. Мама дала ему второе имя. Шайла.

— Что это значит?

— Это брат на языке навахо. Его зовут Коди Брат Дженнингс. — Фыркая от смеха, Лукас переводит взгляд на меня. — Ты, должно быть, думаешь, что мы сумасшедшие.

— Нет. — Он выглядит встревоженным и надвигает кепку пониже, чтобы прикрыть глаза. — Ты скучаешь по ней.

То, как он это говорит, его слова пронизаны детским очарованием, как будто хочет понять меня, заставляет излить свои самые глубокие темные секреты.

— Иногда так плохо, что я не могу дышать.

— Уверен в этом. Я слышу это в твоем голосе, когда ты говоришь о ней.

Жаль, что не помню больше. Как бы я ни старалась вспомнить простые вещи, такие, как выглядели ее руки после утренней прогулки в саду, или как они чувствовались, когда обнимала меня, воспоминания ускользают от меня, как песок сквозь пальцы. Но я никогда не забуду мягкость на лице моего отца, когда он смотрел на нее. И никогда не забуду выражение его лица, когда он смотрел, как она делает свой последний вдох, и, конечно же, то выражение, которое было у него на лице, когда он смотрел на нее, сидя у ее постели в течение нескольких часов после ее смерти.