Немногословный человек.

— Откуда ты? — я хлопаю ладонями по своим бёдрам.

— А что? — мускулы его предплечий перекатываются.

— Просто пытаюсь завязать разговор.

Он прочищает горло, а его адамово яблоко подпрыгивает в течение этих нескольких секунд тишины, пока он раздумывает над ответом.

— Из Сан-Бернардино.

— Калифорния. Очень круто. О’кей, теперь твоя очередь.

Он притворяется безразличным, его челюсть сжата.

— Задай мне вопрос. О чём хочешь.

— Я не…

— Да брось, просто спроси что-нибудь.

Его руки сжимаются и разжимаются на руле.

— Первое, что приходит тебе в голову.

Он несколько секунд жуёт нижнюю губу.

— Какой… ну…

Снова тишина, и мне интересно, заговорит ли он, или мне придётся пялиться в окно ближайшие полтора часа.

— Твой любимый, эм… цвет?

— Зелёный. Видишь, это было не так сложно, разве нет?

Клянусь, я вижу, как часть его рта приподнимается в ухмылке.

— Нет, мэм.

— Почему ты упорно называешь меня «мэм»?

Он присматривается ко мне, и на мгновение я потрясена оттого, что удается поймать его быстрый взгляд. У него серые глаза. Тёмно-серые, как грозовые тучи. Но у меня нет возможности заглянуть в них глубже, потому как он возвращает взгляд к дороге.

— Я…

— Ты служил в армии?

— Нет.

— Был дворецким в каком-то шикарном поместье?

Ещё одна крохотная улыбка.

— Нет.

— Проводил время с королевской семьёй?

— Нет, — он прикусывает губы, чтобы сдержать улыбку.

— Хммм… был рабом?

— Нет, мэм, — его лицо превращается в камень, и я клянусь, это похоже на то, что невидимая стена между нами падает.

— Что ж, это хорошо, потому что рабство незаконно. Я была бы вынуждена сообщить об этом; людей бы арестовали. Наш маленький городок не нуждается в таком скандале, — я усмехаюсь, но он не отвечает, когда я отчаянно борюсь с напряжённостью, которая нас разделяет. — О’кей, я только что задала тебе несколько вопросов подряд. Теперь ты, вперёд.

— Зачем ты это делаешь? — бормочет он, и мне требуется секунда, чтобы понять, был ли это его вопрос или нет.

— Серьёзно? Это всё, на что ты способен? — гримасничаю я.

Он не отвечает.

Я подкладываю руки под колени, чтобы не волноваться.

— Папа говорит, что я никогда не справлялась с неловкой тишиной, но моя мама говорила, что я не справлялась с любой тишиной. Наверное, я просто понимаю, что пока мы сидим здесь, можем заодно узнать друг друга. В этом нет ничего страшного. Друзья делают это всё время.

— У меня нет друзей.

Я смеюсь, но этот звук получается печальнее, чем я планирую.

— У меня тоже.

Ещё одно сходство между нами.

Тишина снова возрастает, и воздух в кабине находится под напряжением с почти ощутимой энергией.

— Твоя мама, она… — его губы сжимаются, и мышцы его предплечий перекатываются.

— Она умерла, когда мне было шестнадцать. Боковой амиотрофический склероз.

Он кивает, но не произносит обычную сочуствующую речь, что он сожалеет и знает, что моя мама сейчас в лучшем месте, и за это я благодарна.

— Что насчёт твоей?

— Как?.. — у него перехватывает дыхание.

— Я услышала твой разговор в закусочной.

Его веки дрожат, затем внезапно сжимаются в гримасу.

— Я не должна была спрашивать.

Он смотрит на дорогу, его челюсть напрягается, и он трясёт головой, как бы избавляясь от воспоминаний.

— Игра в одни ворота. Ясно, — я разоткровенничалась, но он закрывается, когда мои вопросы становятся личными.

— Мэм?

— Шай. Энн. Шайен. Не так уж и сложно.

— Я знаю…

Я полностью поворачиваюсь к нему.

— Тогда почему ты продолжаешь называть меня «мэм»?

«И почему ты не говоришь со мной?»

Гнев нарастает в моей груди, как и разочарование из-за его упорства держать меня на расстоянии вытянутой руки. Он игнорирует меня на работе, уходит с дороги, чтобы избежать меня. Требуется целая куча самообладания, чтобы холодно относиться к кому-нибудь, и я ни за что в жизни не могу понять, почему он так поступает со мной.