— Он появился в городе не так давно. Был грязным, слишком худым, неопрятным. Он жил в своем грузовике, по крайней мере, так они говорят.

Они. Горожане. Внезапно я начинаю ненавидеть Пейсон за Лукаса.

— Люди пытались помочь ему, предложить еду, сводить в церковь и все такое, но он отказывался. — Она пожимает плечами. — Только когда он начал работать на твоего отца, люди заметили, что о нем заботятся, и оставили его в покое.

— Ты или кто-нибудь знает, что с ним не так?

— Ему не хватает пары «блинов в стопке» (намек на умственную отсталость; «нет пары извилин»), но в остальном, думаю, он безвреден.

Я делаю долгий, облегченный вдох. Они не знают.

— Можешь ли ты, я не знаю, вспомнить кого-нибудь, кому он мог бы не понравиться? У кого-нибудь есть причина хотеть причинить ему боль?

Ее лицо искажается от отвращения.

— Господи, нет. Он хороший парень.

— Дело в том, что один из домов, над которым работает папа, подвергся вандализму, и тот, кто это сделал, нарисовал на стенах какую-то гадость из баллончика.

— Слышала об этом.

Конечно, слышала.

Она чешет голову карандашом, затем засовывает его обратно на прежнее место за ухом.

— Ты же знаешь, какие люди Шай. Они ненавидят тех, кто от них отличается. Этот мальчик другой. Там что-то есть… — она показывает на свои глаза. — Это заставляет меня думать, что ему есть что рассказать. Не то, чтобы он когда-нибудь это сделал. Мальчик, не говорит ничего, кроме «пожалуйста» и «спасибо», «сэр» и «мэм».

Он говорит со мной.

— Верно. — Забавно, сидя здесь и думая об этом, я понимаю, как мало знаю о Лукасе. Столько времени мы провели вместе, а я даже не знаю, сколько ему лет.

Возможно, Дастин прав, любой в городе может разгромить дом Маккинстри. Но я все еще не могу избавиться от ощущения, что мой бывший парень далеко не невинен.

Дороти ставит передо мной тарелку с трехслойным сэндвичем и картофельным салатом.

Я пристально смотрю на нее снизу вверх.

— Можешь собрать это с собой для меня? Я только что вспомнила, что мне нужно кое-куда сходить.

— Конечно, Шай. — Она мило улыбается и кладет все это в коробку.

Я бросаю на стол десятидолларовую купюру и выбегаю за дверь.

— Спасибо, Дороти!

Она машет мне рукой, и я бегу к своему грузовику.

Мне нужно больше информации, и подумать только, все это время она находится прямо у меня под носом.

***

— Ты вернулась.

— Да, подумала, что тебе не помешало бы перекусить. — Я протягиваю отцу коробку с едой.

— Ты просто ангел. — Он набрасывается на еду. — Умираю с голоду.

Я указываю через плечо на свой стол.

— Есть кое-какие документы, которые мне нужно разобрать, так что я пойду и сделаю это.

Не ложь.

— Сегодня воскресенье. Ты можешь сделать это завтра, — говорит он, поедая картофельный салат.

— Хa! Конечно, ведь моя безумная общественная жизнь зовет меня.

Он хмыкает и запихивает в рот четверть сэндвича, не отрывая глаз от документов по страховке. Между едой и работой, надеюсь, он не заметит, как я просматриваю файлы сотрудников.

Моя систематизация за последние несколько недель позволяет легко найти нужную мне папку. Я подхожу к своему столу, прижимая к груди стопку заявлений. Перелистываю страницы как можно тише, чувствуя себя наполовину частным детективом, наполовину сталкером-слизняком.

Тоненький голосок в моей голове говорит, что я всегда могу просто спросить Лукаса, но что-то подсказывает мне, что он не будет таким откровенным, как его личное дело. И всегда есть риск, что мои вопросы спровоцируют Гейджа.

Файлы расположены не в алфавитном порядке, и я продолжаю просматривать их, пока, наконец, мой взгляд не останавливается на имени, написанном синими чернилами: Лукас Мензано

— Его фамилия Мензано, — шепчу я.

— Что такое?

Я вздрагиваю от глубокого рокота папиного голоса и роняю папку с документами сотрудников на пол.

— Черт! Ты напугал меня до смерти.

Мое сердце бешено колотится, и я спешу подобрать все выпавшие страницы.

В поле зрения появляются его ботинки.