Черт.

Дилан чувствовал, как на спине выступили капли пота. Он мог задушить Лекси. Он мог убить её здесь и сейчас. Хорошо, что не применил полную силу.

Не успел.

— Блять… — выдохнул он, обрушился на кровать. — Прости, что-то в голове перемкнуло.

Лгать он умел. Очередное вранье слетело с губ легко и просто, хотя сердце тяжело билось о ребра, выдавая его замешательство. Галлюцинации становились опасными. Он должен найти способ контролировать их, пока они не стали контролировать его самого.

Звоночек был очень тревожным.

Он не мог позволить какой-то полуразложившейся шлюхе определять его жизнь. Она мертва, а он — жив.

— А мне понравилось, — Лекси потянулась, поцеловала его в плечо. — Даже жаль, что тебе уже пора.

— Жаль, — согласился Дилан.

И снова соврал. Именно сейчас ему было вовсе не жаль.

Сон так и не шёл. Дилан даже подумывал отправиться на озеро, но в пять утра туда уже наведывались и джоггеры, и любители гребли, и местные собачники — слишком много людей, чтобы он мог чувствовать себя комфортно. Бессмысленные толпы его раздражали так же сильно, как и бесполезный разброд и шатание.

Воскресное утро он встретил на пробежке.

Оуэн чувствовал себя так, словно его вывернули наизнанку. Первые минуты после сообщения о смерти Майлза просто выпали из памяти. Новость оглушила, и какое-то время окружающий мир вообще перестал существовать. Боль, вспыхнувшая в груди, была такой резкой и острой, что напоминала сердечный приступ.

Кажется, он осел на пол.

Кажется, кто-то подхватил его.

Оуэн помнил, что плакал, а в груди свистело болью. Белла обнимала его, целовала в макушку, шептала что-то успокаивающее, но он не слушал.

«Это она убила Майлза»

Она. Индейская сучка. Она вернулась мстить.

Нет, этого точно быть не может. Призраков не существует… но кого тогда он видел все эти дни и недели? Психика Оуэна трещала по швам, вот-вот норовила съехать в полнейшее безумие. Только Белла держала его на границе сумасшествия и рациональности.

Только она.

Если бы Оуэн только мог ей всё рассказать…

Сейчас, пока Белла прижимала его голову к груди и гладила по волосам, путаясь в прядях тонкими пальцами, Оуэн чувствовал, как слёзы обжигают ему глаза, а признание скребется в горле. Смерть той девчонки с каждым днём становилась всё тяжелее, а теперь — Майлз, и Оуэн ненавидел и себя, и Гаррета, и гребаную индейскую сучку, что мстит им даже из могилы.

«Это не могла быть она, чувак, и ты это знаешь, — сквозь горечь и боль, злые воспоминания и страх прорывался голос разума, успокаивающий и размеренный. — Даже если призраки существуют, они не могут убивать. Майлза загрызли бродячие псы и утащили в канализацию, и ничего сверхъестественного в этом нет, только невезение»

Но что-то должно было выгнать Майлза на улицу посреди ночи.

И, несмотря на утешающие слова собственного «рацио», Оуэн чувствовал: он знает, <i>что</i> именно видел Майлз перед смертью.

— Мне жаль, — Белла коснулась губами его макушки.

Она была рядом.

Эти слова она повторяла снова и снова.

«Мне жаль». «Я с тобой». «Поговори со мной, пожалуйста».

Он пытался. Но слова застревали в горле, каждый раз превращаясь в признание, которое оттолкнуло бы её навсегда. Оуэн не мог сейчас лишиться её, не мог, не хотел. Он не справится один, теперь без Майлза, он не справится, он свихнется, он…

Сглотнув, он шмыгнул носом. Слёзы снова обожгли щеки.

Майлз, один из его лучших друзей.

Майлз, с которым они в детстве играли в бейсбол в парке, а потом — в школьной команде. Майлз, который списывал у него химию и смеялся, что для него точные науки — это загадка гребаной вселенной. Майлз, шутивший, что на выпускном уломает их школьного психолога на охренительный трах в её кабинете — и уломал же! А поскольку аттестаты они уже получили, то никто и слова ему сказать не смог, хотя директор был в бешенстве.

И этот же Майлз в последние дни напоминал чертову бледную тень самого себя. Таблетки заменили ему сон. Таблетки держали его на плаву и они же столкнули его в ёбаную пропасть.

Майлз…

«Прости меня, чувак. Я должен был уберечь тебя. Не знаю, как, но должен был. Может, если бы мы признались…»

Какое тут, нахрен, признание, если он даже Белле боится рассказать о своем прошлом? Боится увидеть отвращение в её глазах?

— Пойду умоюсь, — Оуэн даже не удивился тому, как хрипло звучал его голос.