Шрифт:
У Мандельштама сознание представлено в маргинальном состоянии: оно расщеплено на сон и слух. В стихотворении Бродского и мозг уже сбивается, считая волны, что вполне логично следует из ситуации, когда и водяное мясо застит слух.
Учитывая, что в поэтике Бродского море и волны – формы времени [32] , счет волн – это своеобразный календарь Одиссея. Важна здесь и другая метафора: «А если мы действительно отчасти синоним воды, которая точный синоним времени» (Бродский, 2001:52). В таком случае строка и водяное мясо застит слух соотносима с заголовками книг Мандельштама «Шум времени» и Ахматовой «Бег времени» (ср. языковое клише волны набегают). Необходимо иметь в виду, что вода – время – это обновление стершейся языковой метафоры течение времени и литературной – державинской – река времен. Уподобление воды-времени человеку находит в поэзии Бродского многочисленные подтверждения и сравнением волн с извилинами мозга, например в стихотворении «Келломяки» (1982) [33] :
32
«Я всегда придерживался той идеи, что Бог, или, по крайней мере, Его дух есть время ‹…› раз Дух Божий носился над водою, вода должна была его отражать» (Бродский, 2001: 22). Самая короткая и прямая формулировка в стихах Бродского – Время – волна («Письмо в бутылке» – II: 71). См. также: Полухина, 1993: 237, 242.
33
Образная система стихотворения «Келломяки» с посвящением М. Б. тоже связана с текстом Мандельштама «День стоял о пяти головах…»: В маленьком городе обыкновенно ешь / то же, что остальные. И отличить себя / можно было от них лишь срисовывая с рубля / шпиль Кремля, сужавшегося к звезде, / либо – видя вещи твои везде («Келломяки». 1982. III: 243–244).
Метафора водяное мясо расшифрована и развита Бродским в «Эклоге 4-й (зимней)» (1980): Время есть мясо немой Вселенной (III:201) [34] ; в том же тексте эксплицировано, как сознание сбивается в счете времени: Зимою на самом деле / вторник он же суббота. Днем легко ошибиться.
34
Вопрос о том, случайна ли омонимия глагольной формы 3-го лица глагола с инфинитивом, остается открытым.
В счете волн Одиссеем-Бродским можно видеть и отзвук строки Мандельштама Бежит волна – волной волне хребет ломая (Мандельштам, 1995:248) [35] . В таком случае действие времени на человека, а также процесс и результат самопознания, при котором мозг сбивается, соотносимы с метафорой Мандельштама хребет ломая [36] .
Волны в поэзии Бродского метафоризированы не только как отрезки времени, как извилины мозга, морщины (Все эти годы мимо текла река, / как морщины в поисках старика – «В окрестностях Атлантиды». 1993. IV:130), но и как рифмованные строки:
35
Ср.: Так утешает язык певца, / превосходя самоё природу, / свои окончания без конца / по падежу, по числу, по роду / меняя, Бог знает кому в угоду, / глядя в воду глазами пловца («Сумерки. Снег. Тишина. Весьма…». 1966. II: 175).
36
О семантике воды и волн Бродского в их отношении к классической традиции см. также: Ичин, 1996: 232–233.
Морской шум, он же шум времени – это сама речь:
Выбрасывая на берег словарь, злоречьем торжествуя над удушьем, пусть море осаждает календарь со всех сторон: минувшим и грядущим («Сонет». 1964. II: 80); Море, мадам, это чья-то речь ‹…› я нахлебался и речью полн… ‹…› Меня вспоминайте при виде волн! ‹…› …что парная рифма нам даст, то ей мы возвращаем под видом дней («Письмо в бутылке». 1964. III: 74); живу в Голландии уже гораздо дольше, чем волны местные, катящиеся вдаль без адреса. Как эти строки («Голландия есть плоская страна». 1993. IV: 136).Общеязыковая основа сближения волн с рифмами – употребление слова волны как термина акустики (с соответствующим графическим изображением), перенесение образа волн – как водяных, так и звуковых – в сферу эмоций [37] : волноваться; настроиться на одну волну [38] . Конечно, здесь актуально и созвучие река – речь, традиционно смыслообразующее в поэзии [39] .
37
Эротический образ, связанный с волнами (Либо – пляской волн, отражающих как бы в вялом / зеркале творящееся под одеялом – «Новый Жюль Верн». 1976. III: 118) к анализируемому стихотворению непосредственного отношения не имеет, однако самым прямым образом соотносится с темой поэзии.
38
См. подробное исследование о семантическом поле вода в языковых метафорах: Скляревская, 1993: 113–136.
39
«Связь речи с рекой представляет собой древнейший архетипический образ, отраженный в некоторых мифологических традициях и языках ‹…› Обозначения реки и речи происходят от разных корней, но почему-то они похожи, причем в разных языках ‹…› Это хорошо видно в сочетаемости слов. Ср. вполне обычные, с едва ощутимой образностью сочетания-полуклише: льется речь (и Лейся, песня, на просторе!), поток слов, плавная речь, течение речи, термин психолингвистики речевой поток, а также фразеологизмы, включающие сближение речи (или мысли) и льющейся воды: растекаться мыслию по древу, переливать из пустого в порожнее, заткни фонтан! и под. В нефольклорной поэзии этот образ, в силу привычности, почти не используется; ср., впрочем, полноводная речь (П. Вяземский), тихоструйная речь (Ю. Герман), а также в фольклорно-стилизованном контексте:
А как речь-то говорит, Словно реченька журчит (А. Пушкин).В обычной речи образность сочетаний вроде течение речи едва ощутима, но тем очевиднее, что сближение речи и реки существовало в далеком прошлом человеческого сознания» (Мечковская, 1998: 54–55).
В стихах Мандельштама раздвоенность сознания приводит к появлению темы Пушкина одновременно в двух планах – явном и скрытом. Поэт слышит, как один из конвоиров читает другим стихи Пушкина [40] , и это фиксируется в строках
Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов, Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов [41]Для Бродского, осужденного за тунеядство, слово дармоедов – не пустой звук. Славные ребята из ГПУ «грамотели» именно для того, чтобы Пушкин не достался таким, как Бродский, и Мандельштам как будто предвидит эту ситуацию.
40
В примечании к этому стихотворению утверждается, что поэт сам читал Пушкина конвоирам (Мец, 1995: 612). Однако в источнике, к которому отсылает комментатор (Мандельштам Н. Я., 1989: 47), говорится: «В дорогу я захватила томик Пушкина. Оська так прельстился рассказом старого цыгана, что всю дорогу читал его вслух своим равнодушным товарищам». В предыдущем и последующих абзацах сказано, что Оська – это старший конвоир.
41
«… Он люто ненавидел ‹…› спекуляцию на имени Пушкина ‹…› Всякий пушкинизм был ему противен» (Ахматова, 1995: 26–39).
Так как сон был старше, чем слух, пушкинская тема воплощается в мечте о синем море пушкинских сказок [42] . Слова на игольное только ушко, довольно странные для образа моря, имеют не только фразеологический подтекст библейского происхождения [43] , но и пушкинский, в котором глубоко спрятана тема Петербурга. И здесь придется вернуться к фразе, начинающей первую и вторую строфы. – День стоял о пяти головах.
42
О синем море этого текста в отношении к фольклору и сказкам Пушкина см.: Топильская, 1995: 269–270.
43
Поговорка Легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное – цитата из Библии (Мф., XIX, 24; XXIII, 24).