– К Бахраму поедем, – сказал наиб. – У него, поди, кроме просяной похлебки ничего нет, а на ней далеко не ускачешь. – Он подвинул скамью к огню и, блаженно вытянув к теплу ноги, сам стал неторопливо подбрасывать в пламя обломки злополучного сундука. – Ты правильно сказал, Илгизар, про путеводные нити. Чем дальше, тем больше мне кажется, что кто-то намеренно вкладывает их мне в руки. – Он подмигнул Сулейману. – И не только мне. Утром подсунули шкатулку, украденную у Касриэля. Теперь этот чертов сундук. Что мы сделали бы, если бы ухватились за эти нити? Что молчишь, ученейший юноша? Где твои размышления?

– Мы стали бы искать похитителей шкатулки. Конечно, того купца, что хотел купить письмо. И исполнителей – среди людей, чье ремесло взлом и кражи. – Илгизар задумался. – Сулейман мог поехать к Могул-Буге и спросить его, откуда он узнал про это письмо. Потом мы попытались бы найти хозяина этого сундука и тех, кто хотел им завладеть.

– Правильно рассуждаешь. Теперь скажи, что мы должны найти? Того, кто заварил всю эту кашу. Того, к кому этот неведомый посланец прибыл в Сарае. Тебе не кажется, что нам специально подсовывают эти нити, чтобы увести туда, где мы точно потеряем его след? Или найдем его, когда он окончательно остынет? Сулейман, ты ведь был ловчим? С собаками охотился. Знаешь, как зверя загоняют.

– У меня борзые были. Загоном охотились. В поле.

– Понимаю, что эмир не лазил с гончими по кустам. Про загонную охоту и спрашиваю. Почему ее загонной называют? Борзые ведь догоняют зверя в чистом поле, на то и борзые. Почему загонная? Вижу, что уже догадался. Хороший охотник тот, кто гонит зверя туда, куда ему нужно. А не несется вслед что есть мочи, надеясь только на собачью прыть. Вот так и я. Сначала шел по твоему следу, ты сам шел по Касриэлеву. Теперь нас пустили по следу этого сундука. Как было, скажи на милость, не броситься вослед вещи, за которую хотели заплатить пятьсот иперперов. Совсем не обязательно Адельхарт нас обманул. Возможно, этот сундук действительно хотели забрать, понадеявшись на его жадность. Только для чего? Чтобы завладеть дырявыми штанами? Или для того, чтобы мы имели еще один украденный сундук? Представь, Илгизар, что их задумка с Адельхартом удалась?

– Рано или поздно мы должны были вернуться к исчезнувшему постояльцу.

– Не зря тебя учат в медресе.

– Мы пришли бы за его вещами.

– Вот видишь! После чего в нашей истории появился бы брат Адельхарт с рассказом, который мы по счастливой случайности услышали намного раньше, чем должны были. Ослепленные блеском пяти сотен иперперов, мы побежали бы по следу и после долгих поисков точно так же сидели бы у кучи щепок. Думаю, к чему-то подобному приведет и след украденной шкатулки Касриэля. Ты тысячу раз прав, умнейший Илгизар! Эти путеводные нити ведут в ловушку. А ведь есть еще одна нить. Как раз на нее указывает та путеводная звезда, за которой мы условились идти и о которой так легкомысленно позабыли. Мы ведь должны добраться до того, кто заварил кашу. А этот человек снабдил нашего путника не только дорожным сундуком. Он дал ему почтовых голубей.

Скромная хижина Бахрама приютилась за городом. Довольно далеко от последней заставы. В стороне от дороги, у берега реки, куда не достает вешнее половодье. Там сказочник и жил в уютном дворике, огороженном стеной из колючего кустарника, под сенью огромных верб, которые сам же и посадил сорок лет назад, когда перебрался в Улус Джучи из-за Бакинского моря. Правда, Бахрам любил называть это море Абескунским, на какой-то свой манер. Мудрый человек, много знал, много видел.

С ним жила юная воспитанница, безродная сиротка, которую старик приютил и научил своему замысловатому ремеслу сказочника. Теперь девушка тоже зарабатывала на хлеб, рассказывая диковинные истории в женских компаниях. Досужих купчих и их скучающих дочек, которые жаждали волшебных чудес, в Сарае Богохранимом хватало. Раньше зимой наезжали еще семьи придворной знати, чьи хатун тоже любили послушать долгими темными вечерами про прекрасных цариц, коварных колдуний и неверных жен. Часто, если засиживались допоздна, девушку оставляли ночевать, а когда та затевала какую-нибудь длинную сказку с продолжением, то, бывало, жила в гостеприимном доме неделями. Звали воспитанницу Ферузой.

В эти хмурые осенние вечера она оставалась в городе, чтобы не ходить под дождем по безлюдной ночной дороге. Переночевавший на постоялом дворе Бахрам тоже отправился оттуда с утра в привычный путь по базарным харчевням. Туртаса застали одного. Он выглянул из хижины, заслышав топот подъезжающих лошадей.

– За голубками приехали? – сразу догадался он, внимательно посмотрев на Сулеймана.

– Поесть тебе привезли! – засмеялся Злат. – Бахрам эту ночь просидел на постоялом дворе у Сарабая. Феруза, поди, тоже где заночевала. Сидит, думаю, дорожные припасы подъедает. Вот пирогов привез. В тряпки их хорошо замотали – еще горячие. – Едва шагнув в хижину, наиб с ужасом воззрился на пустую клетку: – Где голуби?!

Неужели и эта нить оставит в руке только оборванный конец?

– Бахрам когда-то кур держал. Нравилось ему под петушиный крик просыпаться. Только в его умную голову не пришла мысль, что петушиное пение услышат и лисы из окрестных кустов. А курятник остался. Там я и поселил своих птичек. От лис, конечно, хорошенько заделал. Не томиться же им в клетке.

В хижине было темно. Отапливалась она небольшой печкой под лежанкой у стены, пламя в которой едва освещало соседний угол. Дровишек Туртас тоже кинул туда чуть-чуть. До холодов еще далеко.