— Надя, прости! Лучше отругай… — повторял он вполголоса, стоя позади нее и слегка касаясь ее плеч.

Она движением плеча сбросила его руку.

Он начал целовать ее глаза, лоб, продолжая просить прощения и ругать себя за эту невольную вспышку ревности.

Первые радостные дни в Москве сменились днями томительного ожидания. Харитонов, начиная день, напряженно думал о том, что и как он будет говорить в Ставке. Вызов мог последовать в любое время, и он никуда не отлучался из своей квартиры.

До войны он охотно посещал с Надей театры. Она любила оперу и балет, он предпочитал драму и комедию. Но теперь в вечерние часы его могли вызвать в Ставку, и посещение театров сделалось невозможным.

Надя, подчиняясь необходимости, смирилась, проводя время за книжкой.

Харитонов, сидя в другой комнате, пробовал читать, но внимание его рассеивалось. Он пробовал читать военно-теоретический журнал, статьи казались ему отвлеченными. Потом принимался писать, на них возражения, задумывал статью, в которой пытался обобщить свой опыт, но не доводил дело до конца. Являлась мысль о бесцельности такого занятия: "Кто будет теперь печатать мои статьи?"

Тут он пришел к мысли, что всего лучше ему учить солдат нового пополнения, пока в Ставке занимаются его делом.

Однажды, после обеда, позвонил Володя Ильин. Харитонов ему обрадовался. Володя, приехав, рассказал, что вызван на курсы газетных работников.

— Федор Михайлович, — спросил Володя, — сохранилась ли у вас рукопись вашей книги о пионерском лагерном сборе? Помните, вы говорили о ней Подлескову на учениях?

— Не знаю. Надо у жены спросить, — Харитонов указал глазами на жену. Надя уезжала из Москвы, могла пропасть…

— Почему же это могла пропасть? — вся порозозез, с обидой в голосе сказала Надежда Федоровна.

Она отложила шитье и, покосившись на Володю, вышла в другую комнату.

Вскоре она вернулась, держа в руках папку, перевязанную голубой тесьмой.

— Ты что на него покосилась? — спросил Харитонов.

— Я храню это вместе с твоими фронтовыми блокнотами…

— Ну так что ж?

— Да ничего… С чего ты взял, будто я возражаю?..

— Мне это можно взять с собой? — неуверенно сказал Володя. — Я живу в нашей московской квартире… Родители еще не возвратились из эвакуации. Так что…

— Бери, бери, а если и пропадет, невелика беда! — непринужденно сказал Харитонов.

Вернувшись домой, Володя развернул папку. В ней лежали отпечатанная на машинке рукопись в желтой обложке и несколько блокнотов. На'обложке рукописи сверху крупно было написано:

"Ф. М. Харитонов". Посередине тоже крупно: "Ленинская закалка". Ниже в скобках, "Картины из жизни одного лагерного сбора юных ленинцев". И совсем внизу мелко: "Рыбинск, 1924".

Володя, перевернув лист, прочел предисловие, в котором рассказывалось, как возникла эта брошюра и какую цель ставил перед собой автор.

В 1923 году автор рукописи, рыбинский уездный комиссар, решил провести летний отпуск с детьми рыбинских рабочих, организовать их встречи с деревенскими ребятами и приучить пионеров к самостоятельной жизни.

В первой главе описывалась подготовка к сбору, отъезд, митинг, прощание с родителями. Затем следовали главы:

Первая ночь,

Устройство лагеря.

Открытие лагеря.

Жизнь и быт лагеря в деревне.

Обед.

Исследовательская работа в деревне.

Крестьяне в гостях у пионеров.

Творчество пионеров.

В последней главе Володя обратил внимание на стихотворение пионера, поправленное рукой Харитонова:

Хоть нас дождичек мочил темной ночью

И в палатку пробегал быстрой речкой,

Но мы, юные ребята, не стонали

И в палатках две недели простояли,

Закалили свое тело солнцем знойным,

Закрепили ветерком да холодным.

А как стали уходить и прощаться,

Было жалко нам с крестьянами расстаться.

Было жалко нам покинуть свое место,

Потому что мы сдружились с ними тесно.

В блокнотах Володя нашел записи мыслей о военном искусстве, выписки из книг. Он взял общую тетрадь и начал заносить в нее некоторые записи. Вот что он выписал:

"Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев".

Ленин

Во мне соединились два класса-рабочий класс и крестьянство-и то, чем станут скоро все рабочие и крестьяне, т. е. наша пролетарская интеллигенция. Старая интеллигенция не похожа на нас. Она шла в народ, а мы — из народа. Помню, пришла в комсомол одна гимназистка.