Иван Григорьевич не стал уговаривать Вольтера, что-то объяснять. Когда его готовили к засылке во Францию, еще пять лет назад, подобные ситуации рассматривались. И профессор Кашин, самолично утверждал, что такие люди, как Вольтер должны проникнуться идеей, полностью ее разделять. Только так и получится работать с Вольтером. Если же он будет сомневаться, или же вовсе действовать по принуждению, то это будет вредить общему делу.

— Хех! — практически незаметное лезвие, зажатое между пальцев ротмистра Коровина, рассекло кожу на шее великого Вольтера и подрезало сонную артерию.

— Прибавил ты мне, колдун, работы. Да ладно, — злорадно сказал Коровин, глядя на корчившегося француза, потом набрал в легкие как можно больше воздуха и выкрикнул. — Раз!

Это была команда на устранение всех домочадцев. Благо, что семьи не было. Никто из русских диверсантов не страдал излишней жестокостью, лишь в той мере, как требовала Россия А где та мера, если империя не знает слез? При наличие домочадцев они все были бы умерщвлены.

Из Вольтера делали сакральную жертву. Такую личность нельзя было не использовать с пользой для общего дела. Мертвый Философ мог возбудить людей еще больше, чем живой, тем более сомневающийся.

Все были убиты и началось декорирование дома. То оброненный палаш французских кирасир брошен в саду, то оторванная часть французского же мундира, следы борьбы и изуродование, ровно настолько, чтобы было понятно, что это именно тело Вольтера. «Французские убийцы» свободного человека, великого мыслителя, сами переоделись в мундиры французских кирасиров и обязательно проедут таким путем, чтобы как можно большее количество человек в округе их увидело. Швейцарские власти не смогут не отреагировать и не поднять скандал, что французские убийцы орудуют на их территории. Женева, пусть еще вчера предала Вольтера остракизму, сегодня будет рыдать в едином порыве об зловещем убийстве.

Во Франции уже завтра будут распространены листовки, где станут описываться те зверства, что учинили с Вольтером. Кратко будет изложено и предсмертное воззвание философа, где он хотел бы видеть Францию республикой и кричал, что умирал за свободу, равенство и братство. После все это, в народных пересказах, будет обязательно обрастать подробностями и на некоторое время образ Вольтера может стать путеводной звездой и толчком для выражения своей воли ранее нерешительных людей.

Если бы Коровин, или его кураторы смотрели на проблему Вольтера еще шире, то вряд ли вообще была бы попытка договориться с философом. Мертвый Вольтер, убитый французами, как бы они ни отпирались от такой версии, станет тем камушком, который пусть и не склонит чашу весов в пользу расторжения неестественного союза Франции и Англии, и пока только сочувствующей, но уже помогающей им Пруссией, но пошатнет единство. Тот же Фридрих, пусть и рассорился с Вольтером, но крайне уважал его и считал одним из немногих своих друзей. Прусский король станет только оплакивать философа. Главное, чтобы никто не увидел лапу русского медведя в случившемся. Но как? Все доказательства указывают только на французов.

Письма…вот их было опасно брать в руки. Коровин нашел тайник с бумагами, владение которыми могло помочь в тайной войне, но то, что это письма Вольтера и что они появятся у русских сразу же скажет о причастности к убийству именно Тайной канцелярии Его Императорского Величества. Однако несколько бумаг, которые касались именно короля Франции и не были обращены Философу, а были им хранимые, видимо, для сбора компромата, Коровин прихватил.

Что же касается того самого «знамя революции», так и оно найдено — Жан-Жак Руссо. Этот, Господи, прости просветитель, а на самом деле маньяк и человеконенавистник, не только не испугался возможной крови, но и стал сам сыпать идеями, как именно можно убить того или иного чиновника [Жан-Жак Руссо был мизантропом, матерщинником, высказывал идеи о потоках крови, как пишут его современники, например, мадам де Апине, а Дени Дидро вовсе называл его маньяком].

Сдав своих детей ранее в воспитательский дом [реальный факт, Руссо всех своих детей сдал в аналог детского дома], Жан-Жак начал работу, собирая вокруг себя таких же человеконенавистников и обиженных. Русская разведка подкидывала разных товарищей в команду Руссо. Зачастую люди оказывались у пропасти не без помощи русской разведки, а после получали тростинку за которую цеплялись, вытягивая себя из кризиса. Ну, и деньги… много денег уходило на все мероприятия. Та же забастовка Лионских ткачей обошлась в десять тысяч ливров, люди не желали терять деньги, но хотели их приобрести. Потому день простоя ткацких мануфактур так дорого и стоил. Потом половину всех ткачей уволили за ту самую забастовку, и эти люмпены станут поддерживать радикализацию протестных движений.

А еще повторился трюк, который Россия ранее уже использовала для создания искусственного финансового кризиса во Франции. Однако, сейчас масштабы значительнее. Только фальшивых ливров в бумаге было вброшено во французскую экономику более сорока миллионов. Вместе с тем везде, где только можно, скупалось зерно. Урожай в 1762 году был неплохой, несмотря даже на то, что немало полей «вдруг» загорались в течение всего лета. И было непросто создать хоть какой-то дефицит хлеба.

Поползли слухи, подкрепленные листовками, где описывается о скором исчезновении хлеба, обвиняя министров короля в том, что весь хлеб идет шведам, чтобы те кормили своих солдат и сражались против далекой России. Что такое слухи? Это когда даже заядлый скептик, услышав о возможном дефиците, решит купить чуть больше муки, чем обычно и припрятать на «черный день». И в итоге то количество, что могло бы прокормить всех людей, станет недостаточно, ибо некий скептик купил зерна, более нужного ему для жизни.

Так что Францию начало лихорадить, но говорить о революции и открытых выступлениях рано. Тексты Конституции Французской Республики пока читают только самые активные протестанты. Вот еще узнают о Вольтере, и что власть начала зачищать видных свободолюбивых людей, физически их уничтожая, так можно и пробовать начинать лить французскую кровь.

* * *

Ревель-Гельсингфорс

6 октября 1762 года

Александр Васильевич Суворов стоял на палубе линейного корабля «Гангут» и наблюдал, как совсем еще молоденький мичман споро управляется вместе с еще пятью матросами с изменениями конфигурации флагов на флагмане русского Балтийского флота.