Теперь нам нужно изучить природу длительностей. Говоря о последовательностях или рядах, то есть об определенных потребностях и последовательных стадиях их удовлетворения, мы подразумеваем некоторый разброс длительностей. Но никакую длительность невозможно обсуждать безотносительно к ее началу, середине и концу или к ее ранним и поздним моментам. Мы согласились, что в рамках одной длительности «позднее» не может идти перед «ранним». Следовательно, мы можем говорить о системном возрасте каждого предмета в формальном ряду в соответствии с его положением в длительности.

Системный возраст каждого предмета, коль скоро мы установили ряд, в который он входит, маркируется легко опознаваемыми визуальными свойствами. В наши цели не входит подробный разбор техник и способов установления хронологических различий, и всё же некоторые фундаментальные наблюдения необходимы. Ранние (проморфные) решения просты технически, экономны энергетически и ясны выразительно. Поздние (неоморфные) решения дороги, трудоемки, сложны, запутанны и беспокойны. Ранние решения подходят к проблеме в целом. Поздние — их можно назвать частичными — затрагивают уже не всю проблему, а лишь некоторые детали функции или выражения. Употребленные нами термины — проморфы и неоморфы — разрешены лучшими словарями [1*] и свободны от разнородных подтекстов таких понятий, как «примитивное», «упадочное», «архаичное» или «барочное». Однако применимы они лишь внутри конкретного четко определенного форм-класса — иначе визуальные свойства поздних решений в одном классе могут обманчиво напоминать ранние решения в другом. Различие «раннего» и «позднего» с необходимостью зависит от выбранной исходной точки. И пока в нашем распоряжении не появится некоей абсолютной меры визуального положения во времени, эти параметры будут действовать.

Пока же начнем с идеи одновременности (simultaneity). Одновременное существование старых и новых рядов имеет место в любой исторический момент, кроме самого первого — целиком и полностью воображаемого, когда все усилия людей имели один и тот же системный возраст. Уже во второй момент исторического времени стали возможны два вида поведения. С тех пор подавляющее большинство действий — это ритуальные повторения и крайнее меньшинство — новшества.

Вещи, которые можно сравнить с окаменевшими действиями, обнаруживают несколько видов одновременности. Вестготский резной рельеф из Испании и стела майя, созданные в одном и том же году VI века, никак не связаны друг с другом, но одновременны. Рельеф принадлежит к новому ряду; стела — к очень старому. Другая крайность того же отношения: Ренуар и Пикассо в Париже около 1908 года знали работы друг друга; картины первого принадлежали на тот момент к старому классу, а ранние кубистские картины второго — к новому. Картины Ренуара и Пикассо этого периода одновременны и связаны между собой, но они имеют разный системный возраст и так же непохожи друг на друга, как и скульптуры майя и вестготов, никак между собой не связанные. Напротив, для историков искусства не является новостью сходство между позднеэллинистической архитектурой Баальбека и римскими барочными церквами, а также между различными видами архаичного искусства и различными видами возрождения Античности. Дело в том, что системный возраст дифференцирует вещи не менее четко, чем любые другие исторические или географические различия.

Этот системный возраст, свойственный всем без исключения изделиям той или иной цивилизации, долгое время скрывали разного рода шоры. Непреодолимое искушение воссоздать социальные процессы по глиняным черепкам и каменным осколкам привело к тому, что нам были представлены циклы политических революций, основанные на свидетельствах, которые куда лучше говорят о совсем другом. Черепки и осколки — это классы усилий, которые отражают политическую жизнь на огромной временнoй дистанции от нас ничуть не яснее отголосков династических конфликтов средневековой Франции, слышимых нами в провансальской поэзии.

Каждое стихотворение в объединенной чем-либо антологии имеет свой системный возраст, как и каждый керамический горшок или обломок статуи в ряду музейной коллекции. По системному возрасту могут быть, вероятно, ранжированы политические устройства и цивилизации. Несомненно, есть и системный, независимый от абсолютного, возраст всей человеческой цивилизации, которая существует в открытой последовательности, обнимающей всю историю вещей, куда меньше времени, чем человечество. МЕКСИКАНСКАЯ ПАРАДИГМА

Поучительным примером здесь может служить испанская колонизация индейских народов Мексики в XVI веке. Первые церкви в течение двух поколений после завоевания были построены в основном индейскими мастерами под руководством европейских монахов из нищенствующих орденов [19]. В рамках этой эпохи монашеского правления (до 1570 года) эти церкви можно разделить на раннюю и позднюю группы. Ранние церкви имеют нервюрные своды, подчас относящиеся к типу, вышедшему из употребления в Европе еще в XII веке, и декор, близкий к позднесредневековому. Поздние церкви более совершенны технически: они имеют купольные своды, подобные тем, что строились тогда же в Испании, и классицизирующий декор. Нам известны как начальная точка и исходные условия этого процесса, так и его конечная точка, когда светское духовенство оттеснило монахов от руководства индейскими городами.

Все европейские колонисты понимали, что для духовного покорения мексиканских индейцев нужны большие церкви и монастырские школы. В связке с этой потребностью возникла насущная задача: обучить индейцев европейским трудовым обычаям и согласно тем же обычаям ими управлять. Направленный на решение этой задачи ряд образовали церкви нищенствующих орденов вкупе с множеством подчиненных классов. Для индейцев всё началось как будто с нуля: каменотесы учились использованию железных орудий; каменщики осваивали принципы и технологии строительства арок и куполов; скульпторы изучали христианскую иконографию; живописцы — перспективу с единой точкой схода и лепку форм полутонами, позволяющую создать иллюзию светотени. Все представления индейцев о собственных потребностях или проблемах, выжившие со времен до завоевания, подавлялись или уничтожались. В то же время, судя по всем свидетельствам, индейские мастера с энтузиазмом взялись за освоение сложных техник и изобразительных приемов их европейских учителей.

Таким образом, христианская трансформация мексиканской архитектуры следовала по меньшей мере трем основным паттернам изменения. Два из них касались жизни индейцев: это резкий отказ от обычаев и традиций, унаследованных от предков, и постепенная замена их новыми, европейскими, способами производства. Эти отказ и замена шли на разных скоростях. Третий же паттерн касался самих колонизаторов. Конкистадоры принадлежали к поколению, уже привыкшего к эклектичному культурному разнообразию в Испании, где архитектура в тот период следовала преимущественно позднесредневековым моделям, ренессансные новшества из Италии всё еще оставались редкими, а главной модой в 1500–1520-х годах был дробный экспрессивный декор, позже названный платереско, а в тогдашней Испании именовавшийся «a lo romano» [2*]. С 1550-х годов орнаменты платереско начала вытеснять новая архитектура, отмеченная влиянием Виньолы. Ее главным выражением стал Эскориал, но рядом с ним, в Сеговии, и почти одновременно шло начатое лишь в 1525 году строительство позднесредневекового собора с нервюрными сводами. Некоторые мастера и рабочие участвовали в обеих стройках, следуя то готическим принципам, то манере Виньолы.